Он набрал полную грудь воздуха и вывел заключение:
— Отсюда следует, что критик никоим образом не способен верно оценивать искусство! Он попросту некомпетентен!
Глиссельранд прекратила вязать и на мгновение задумалась над этим тезисом. Потом улыбнулась, и ее пальцы снова задвигались в замысловатом проворном танце.
— То, что ты сказал, — ответила она, — в полной мере присуще Рэнке. Критики постоянно распространяются о форме, структуре и стиле произведения, но я еще не встречала ни одного критика, о котором могла бы с уверенностью сказать, что он действительно понимает то, о чем говорит. Дым без огня, как сказал поэт. Но, оглядываясь на прожитые в Рэнке годы, я не устаю радоваться, что в Санктуарии есть только один критик, пусть даже самый поганый, пусть даже и двоюродный брат императора.
Фелтерин снова нахмурился, и Глиссельранд показалось, что он вспоминает пьесу «Первоцвет», в которой его превращали в верблюда.
— Несмотря на все недостатки этого города, — продолжил Фелтерин, — несмотря на все творившиеся здесь ужасы, по крайней мере одно пророчество относительно Санктуария оказалось неверным. Не все в нем плохо. Санктуарии высоко держит голову и, по-моему, прекрасно мог бы обойтись и без такой гадости, как критики!
— Да, дорогуша, — сказала Глиссельранд, — я вполне с тобой согласна. Меня даже удивляет, что жители города опустились до этого.
— Все упирается в экономику, вот в чем дело! — ярился Фелтерин. — Билеты стоят недешево, ведь на подготовку спектакля уходит масса средств, хотя спонсоры и оказывают нам в этом значительную поддержку. А Вомистритусу тут и карты в руки! Немного остроумия, немного яда и злословия, потом нанять переписчиков, которые аккуратно скопируют статью. Затем расклеить пачку этих пасквилей по всему городу, чтоб никто не прошел мимо. Естественно, что жители предпочтут заплатить медяк за право прочитать рецензию, чем выложить серебро за билет на спектакль. Но что самое отвратительное — это самодовольство тех кретинов, которые никогда не видели наших постановок, зато спорят о них до хрипоты!
— И как давно висит это дерьмо? — спросила Глиссельранд, снова прекращая работу и бросая на мужа взгляд хромого судьи из финальной сцены суда в спектакле «Цена купца».
— Клей еще не высох, когда я отодрал вот этот, — ответил Фелтерин. — Похоже, не так уж и давно.
— Прекрасно! Тогда мы попросим Лемпчина пробежаться по городу и посрывать их все. А заодно предоставим ему возможность потренироваться в актерском мастерстве (он так рвется на сцену!) — загримируем его, чтобы никто не заподозрил, что это наших рук дело. Вомистритусу придется попыхтеть, его переписчики не смогут строчить статьи с той же скоростью, с какой мы будем сдирать их со стен. Может, ему надоест быть критиком, и он изберет какой-нибудь другой способ допекать добрых людей.
Позвали Лемпчина. Глиссельранд помогла юноше как следует загримироваться, чтобы послужить интересам и благополучию театра, и Фелтерин со спокойной душой принялся за сценарий «Венчание горничной», новой пьесы, которую собиралась ставить труппа.
Их последняя постановка — «Падающая звезда» — прошла неплохо, но Фелтерину не нравилось играть злодея, а Глиссельранд каждое утро просыпалась с ломотой и болью, поскольку в финале пьесы отчаявшаяся героиня (собственно, «звезда») бросалась со стен башни, чтобы кровью смыть несправедливое обвинение в убийстве, которое выдвигалось против нее во втором акте.
Конечно, в роли злодея были свои преимущества. Например, великолепная сцена во втором действии, где он произносит длинный монолог о плотских радостях. Следующая тоже тешила душеньку трагика, когда он приказывал подвергнуть пыткам (стрррашным, но закулисным) Снегелринга, который скоро нарвется на настоящие пытки, если не прекратит шастать по будуарам некоторых высокопоставленных санктуарских дам. Палача играл Раунснуф, их комедиант, и вполне справлялся с ролью.
Правда, его нужно постоянно держать в ежовых рукавицах, ибо этот негодяй имеет тенденцию так коверкать роль, что зрители покатываются со смеху. А это, конечно, недопустимо в трагедии такого накала страстей и драматизма.
Без сомнений, спектакль был хорош! Но Фелтерин был бы не против отсрочить свою безвременную кончину до самого последнего действия. А так ему приходилось валяться в луже свиной крови в конце второго акта, а потом околачиваться за кулисами в сценическом костюме и гриме, чтобы выйти на финальный поклон. При том его терзали подозрения, что на его долю пришлось бы больше аплодисментов, если бы публика не успела забыть, как здорово Глиссельранд перерезала ему горло столовым ножом.
Ну, хватит об этом! Пора показать зрителям комедию, а «Венчание горничной», несомненно, лучшая из всех известных комедий. Трагедия — вещь хорошая, она исправно собирает полный зал, но в Санктуарии полным-полно и своих, настоящих трагедий.
Санктуарию не повредит малая толика смеха, и Фелтерин решил этому поспособствовать.
Правда, была одна загвоздочка. Труппе недоставало еще одной, третьей женской партии. Глиссельранд, понятное дело, будет играть графиню, а Эвенита получит главную роль — горничную.
Оставалась еще Серафина, школьница, на которую требовалось поставить сильную актрису, поскольку на нее было завязано множество интриг, одна песня, к тому же большую часть пьесы школьница действовала, переодевшись в школьника. Дело в том, что школьница была без ума от графини и, по-детски невинно и непосредственно, стремилась завоевать ее любовь.
Они пробовали ставить пьесу с юношей в этой роли, но из этого ничего не вышло. (Тогда с ними еще не было Лемпчина. Но отдать эту роль Лемпчину было бы еще хуже — это был бы полный провал!) Ведь зрители обожают, когда на сцене появляется стройная девушка в облегающих лосинах, которая притворяется мальчиком. Во-первых, это вполне в духе традиций, а во-вторых, довольно эротично.
«Нет, — сказал себе Фелтерин, сидя за кухонным столом и глядя на рукопись, — это должна быть женщина, иначе никак нельзя». А лучшее место для поиска женщин, чем Дом Сладострастия на Улице Красных Фонарей, трудно придумать. Миртис уже не раз помогала ему, значит, поможет и сейчас.
Он поднялся наверх, к Глиссельранд, которая готовилась вздремнуть пару часиков после обеда, осторожно изложил свой план и получил ее благословение. Что бы там ни думали о «Венчании горничной», это была чуть ли не единственная пьеса, где вся любовь и симпатии публики были на стороне старшей дамы, а не молодой горничной. А Глиссельранд по возрасту вполне соответствовала роли графини.
Фелтерин, ясное дело, будет играть графа, тоже вполне законченного злодея, зато останется на сцене до самого финального занавеса.
* * *
Прогулку к Дому Сладострастия испортили только белевшие по стенам домов обидные рецензии, вышедшие из-под пера Вомистритуса. Вероятно, Лемпчин в своих странствиях по Санктуарию еще не добрался до Улицы Красных Фонарей. Фелтерин посдирал несколько листков, попавшихся на пути, клей уже начал подсыхать и актер перепачкал в нем все руки. Когда он наконец добрался до борделя, пришлось извиниться и попросить принести воды. Но клей оказался настолько стойким, что Фелтерин был вынужден просить помощи у одной из местных красоток.