– Спасибо. И тебе того же.
Он нежно коснулся моего плеча и ушел, закрыв за собой дверь. Я же откинулась на своем стуле и открыла папку с фотографиями, которые сделала сегодня.
Семья Девона отказалась от него, в ту пору ему было семнадцать. Это произошло, когда родные узнали, что Девон – гей, ему так и не удалось помириться с родителями до их смерти. Он создал свою собственную семью, собрав вокруг себя многочисленных друзей, чтобы любить и получать любовь взамен.
Пиппа была моим ребенком, но не моей дочерью. Стивен попросил, чтобы меня не указывали в документах в качестве матери Пиппы, и настоял на том, чтобы я отказалась от всех родительских прав после ее рождения. У меня возражений не было. Как-то не подумалось, что любовь Девона к семье настолько все усложнит.
Я бросила взгляд на фотографии маленькой девочки и ее родителей, ее настоящих, истинных родителей. Она была похожа на меня, даже иногда вела себя точно так же, и я радовалась тому, что вижу ее. Но я не была матерью Пиппы – и никогда не стала бы ею. В последний раз посмотрев на снимки, я закрыла папку.
Я не взяла с собой снимок Пиппы, когда отправилась в гости к отцу на Рождество. Мы никогда не говорили о ней, даже не упоминали о моей беременности, которая оказалась неожиданной и определенно нежеланной для большинства людей в моей жизни. Вместо фотографии я прихватила сумки, полные подарков для детей Синди и Стейси, – а их было, если не ошибаюсь, по четверо у каждой, я давно перестала отслеживать количество своих племянниц и племянников.
У нас был грандиозный ужин с окороком. Мы открыли подарки. Позвонили оба моих брата, и я поговорила с ними. Пропустив мимо ушей вопросы о личной жизни, я похвасталась своей работой – не в «Фото Фолкс», конечно, не снимками школьников и спортивных команд, а рекламными проспектами и плакатами, которые создала для своих личных клиентов. Я расслабилась и наслаждалась обществом близких, надеясь, что они тоже радовались общению со мной.
Я отклонила предложение остаться на ночь и полтора часа ехала до дома, пока мой айпод развлекал меня всем, что только в нем нашлось, – кроме рождественского гимна. В итоге я остановила машину рядом с автомобилем Алекса на моей парковке уже после полуночи.
Прошло уже больше недели с тех пор, как я видела своего соседа и говорила с ним, и я подумала о том, что нужно постучать в его дверь, когда буду проходить мимо. Не то чтобы Алексу требовалось отчитываться передо мной или что-то в этом роде… Фактически до тех пор пока плата за проживание вносилась вовремя, нам было совсем не обязательно пересекаться друг с другом. Но мы ведь общались прежде, и сейчас я скучала по нашим вечерам. Бросив взгляд в сторону его квартиры, я увидела полоску света под дверью. Глубоко вздохнув, я все же решилась постучать. Он не ответил, и моя храбрость тут же улетучилась. Отказавшись от мысли постучать снова, я поднялась по лестнице наверх и уже входила в свою квартиру, когда услышала его голос:
– Оливия?
Лучшая часть катания на лыжах – это самый первый момент, когда ты смотришь вниз с горы. Готовишься оттолкнуться. Разогнаться и устремиться вниз. Полететь. Нечто подобное я ощутила и сейчас.
– Привет, Алекс. Счастливого Рождества!
На нем были джинсы и расстегнутая рубашка с длинными рукавами, открывавшая голый торс. Взъерошенные волосы торчали во все стороны, а одна щека выглядела помятой.
– Счастливого Рождества! Я слышал, как ты пришла.
– Я тебя разбудила? Мне очень жаль.
– Нет, все в порядке. Я находился в построждественском ступоре после плотного ужина.
– Хочешь… войти? – Я открыла дверь пошире.
– Уже поздно, не беспокойся. Я просто хотел отдать тебе это. – Алекс протянул маленькую коробку, обернутую в серебристую бумагу, на которой красовался строгий синий бант.
Я взглянула на коробку, потом подняла глаза на него:
– Ты приготовил для меня подарок?
– Конечно. В это время года подарки как никогда уместны.
– Но у меня ничего для тебя нет.
– Ничего страшного. Просто открой.
– Хорошо, тогда заходи. – Я посторонилась, и Алекс переступил через порог, но так и застыл в дверном проеме.
Коробочка была обернута так, что я могла просто поднять крышку, не срывая бумагу. Внутри, удобно свернувшись на мягком ложе из прелестной ткани, лежал браслет из поделочных камней.
– Как красиво!
– Я рад, что тебе понравилось. Я знаю, это не слишком…
– У меня нет для тебя подарка, – напомнила я. – Браслет очень милый! Право слово, не стоило, Алекс. В самом деле. Но – спасибо.
– Я просто хотел тебе что-нибудь подарить, – сказал он. – Доказать, что я – не полный кретин.
Удивленная, я не удержалась от смеха:
– О боже… Я так не думаю!
– Нет?
– Конечно нет. – Я немного помедлила. – А должна?
Нахмурившись, Алекс внимательно посмотрел на меня.
– Я просто подумал… Ладно, не важно.
– Подумал – о чем?
Он махнул рукой:
– Ни о чем. Правда.
Я хотела надавить на него, настоять на объяснении, но не стала этого делать. Приложив браслет к своему запястью, я приподняла руку и принялась покачивать ею из стороны в сторону, восхищаясь камнями.
– Большое тебе спасибо.
Ни один из нас не двинулся с места. Я подняла большую сумку, полную оставшейся от ужина еды, которую Марджори упаковала для меня.
– Ты не голоден?
Алекс положил руку себе на живот:
– Вау! Мм… нет. Не думаю, что когда-нибудь снова почувствую голод.
Я рассмеялась:
– Завтра передумаешь.
Его губы медленно растянулись в ответной улыбке.
– О да! Уверен, завтра я обязательно захочу поесть.
– Что ж, все понятно. – Мы снова застыли на месте, Алекс по-прежнему не заходил в глубь квартиры, оставаясь в дверном проеме.
– Мне точно не удастся убедить тебя взять кусочек рождественского окорока?
– Хм… а я сегодня окорок так и не поел. У нас было нечто, именуемое «турдакен» [14] , можешь себе представить…
– И ты это ел? – снова рассмеялась я. – Ничего себе! Патрик всегда говорил, что хотел приготовить что-то в этом роде на Рождество.
– Ну… да, – отозвался Алекс. – Он пригласил меня к себе.
Я не могла придумать, что на это ответить, только промямлила: