В это мгновение над самой головой Диаса просвистела стрела, пущенная невидимой рукой, и прервала его на полуслове. Действительно, не следовало медлить ни минуты: дав шпоры коню, авантюрист громко выкрикнул традиционный окрик ночных караульных, как бы бросая этим окриком вызов врагам и вместе с тем еще раз предостерегая друзей:
— Alerta! [70]
Горное эхо повторило еще раз этот крик, когда дон Педро уже скрылся в тумане. Почти одновременно с этим послышался в долине с разных сторон протяжный крик шакалов.
— Индейцы! — воскликнул Красный Карабин. — Они видели, как шакалы возятся с мертвой лошадью, и подражают их вою, чтобы дать знать о своем приближении друг другу. Но эти демоны не проведут меня, старого степного волка!
Чтобы оценить всю меру опасности, грозившей трем охотникам, нам придется вернуться к тому моменту, когда злополучный Ороче висел над пропастью, сжимая в объятиях глыбу золота, которую он только что с таким трудом отделил от скалы. Изнемогая под тяжестью своей ноши, он возымел было на минуту мысль передать ее Барахе, но тотчас же одумался: судя о своем товарище по себе и зная его чрезвычайное корыстолюбие, он был вполне убежден, что вручить ему свою драгоценную добычу — значило обречь себя на неминуемую гибель. Рассуждать более было некогда, и бандит предпочел лететь в пропасть вместе с добытым им сокровищем.
Бараха безжалостно перерезывал оба лассо, по временам прерывая это занятие то мольбами, то проклятиями и угрозами.
Наконец сильно надрезанные лассо порвались сами собой. Наши охотники, действительно, видели тело бедного Ороче, мелькнувшее, точно черная тень, над кристальной завесой водопада.
Ужаснувшись тому, что сотворил, не потому, впрочем, что это было убийство, а потому, что он лишил себя такого громадного самородка, который один представлял собой целое крупное состояние, Бараха бросил в бездну взгляд, полный отчаяния, но было уже поздно: бездна поглотила и человека, и его сокровище, поглотила бесследно и навсегда.
Впервые в жизни Бараха пожалел о том, что остался одинок. Лишившись своего товарища, он принужден был окончательно отказаться от надежды вступить, с некоторым вероятием на успех, в борьбу с настоящими обладателями сокровищ Золотой долины.
Разбойник хотел было выждать их ухода, но, во-первых, ничто не предвещало их ухода в более или менее близком будущем, а во-вторых, непреодолимая жажда богатства до такой степени овладела всем его существом, что он положительно был не в силах больше ждать и решил немедля предпринять что-нибудь.
Бешеная злоба на трех охотников примешивалась теперь в его душе к сознанию своего полнейшего бессилия и беспомощности, — и чувство злобной зависти к ним возросло до чудовищных размеров.
Он готов был даже поступиться своей алчностью и сообщить тайну товарищам, лишь бы выбить из засады тех, которые осмелились так нагло объявить себя единственными хозяевами всех сокровищ Вальдорадо. С этой целью бандит решил вернуться в лагерь и там просить подкрепления; впрочем, он намеревался сообщить о своем открытии всего пяти или шести человекам из числа мексиканцев, искателей приключений, и затем дезертировать вместе с ними, предоставив остальным разделываться с индейцами, как им угодно.
Однако расчетливый бандит упустил при этом из виду два серьезных препятствия, которые должны были помешать осуществлению его мудрого плана: исчезновение самого мексиканского лагеря и присутствие Педро Диаса, смерть которого он уже успел оплакать, но который, как мы видели, тоже поехал в лагерь.
Было уже довольно поздно, когда Бараха решился наконец временно покинуть окрестность Золотой долины. Он задумчиво ехал теперь по той же дороге, по которой ехал и утром вместе с доном Эстебаном, Ороче и Диасом, нимало не подозревая, что последний следовал за ним в некотором расстоянии.
Стоит ли говорить, что ему удалось без труда спуститься незамеченным в долину, следуя изгибу Туманных гор. Это случилось как раз одновременно с поражением мексиканцев.
Уже наступила ночь, когда Бараха, на расстоянии приблизительно мили от лагеря, услышал первые выстрелы начавшейся перестрелки. Он стал тревожно прислушиваться к этим звукам, — и холодный пот невольно выступил у него на лбу. Вскоре перестрелка усилилась.
В полной нерешимости, что предпринять, Бараха придержал коня: продолжать подвигаться вперед или вернуться назад казалось ему одинаково опасным. Однако, принимая во внимание различные соображения, что ехать вперед представлялось все же опаснее, бандит предпочел повернуть обратно. Он собирался уже выполнить свое намерение, когда конский топот, раздавшийся позади него, еще более усилил его мрачные предчувствия.
И вот, сливаясь отчасти с мерным топотом конских копыт, раздался во мраке ночи человеческий голос, от которого у Барахи волосы стали дыбом на голове. То был голос Педро Диаса, это не подлежало ни малейшему сомнению, и этот голос крикнул ему над самым ухом:
— Ороче, если не ошибаюсь?
Бараха не помнил себя от ужаса при звуке этого голоса, произнесшего эти слова: он был убежден, что это мертвец окликает другого мертвеца, так как полагал, что и Ороче, и Диас погибли, один на дне пучины, другой — от пули ненавистных ему охотников.
Ему не пришло даже в голову, что Диас мог остаться жив и что он впотьмах мог принять его за Ороче, о смерти которого мог и не знать. Нет, страх и суеверный ужас бандита были так велики, что он, не рассуждая, как безумный, очертя голову, помчался вперед.
А топот конских копыт за его спиной становился все слышнее и слышнее. Это была уже настоящая погоня, и голос становился все грознее и грознее. Бараха бежал от этого конского топота и от этого голоса, бежал, не помня себя, несмотря на все усиливающуюся впереди перестрелку, которой он от страха почти не слышал. Он мчался прямо к лагерю.
Однако наступил такой момент, когда вид индейцев, зверски избивавших спасавшихся бегством мексиканцев, представлял собой такое ужасающее зрелище, что Бараха забыл на время свой страх перед мертвецами и повернул назад.
Впрочем, как мы уже говорили, мексиканцы вообще бывают суеверны не надолго. Случайная неожиданная встреча с Диасом, которого он считал убитым с самого утра, поразила его воображение и без того уже расстроенное страшной смертью Ороче, но теперь вид индейцев сразу заставил его вернуться к действительности и, осознав грозящую опасность, забыть о фантастических страхах и преследовавших его грозных призраках.
К своему несчастью, повернув коня, Бараха очутился лицом к лицу с Диасом, которого серьезно вооружили против него его измена и бегство во время утренней схватки.
— Трус! — крикнул кабальеро громовым голосом. — Я не позволю тебе дважды бежать в моем присутствии!
И он загородил дорогу бандиту.
В это время апачи окружили их со всех сторон, — и Бараха против воли принужден был принять участие в кровопролитной схватке, которой он хотел избежать. Диас успел вырвать из рук какого-то воина его смертоносный томагавк и орудовал им с невероятной ловкостью. Благодаря только этому обстоятельству ему удалось уйти наконец от неприятеля, слишком многочисленного для того, чтобы он мог надеяться одолеть его. Пленником же, о захвате которого Диаса оповестили торжествующие крики индейцев, привязанный к дереву в ожидании готовящейся ему страшной пытки, оказался злополучный Бараха.