Фабиан согласно кивал, выслушивая преисполненного самоуверенности бывшего микелета, что же касается Красного Карабина, то он был настроен далеко не столь оптимистично.
С того момента как лесной бродяга поверил в возможность счастливо прожить остаток дней своих среди дикой пустыни вместе с приемным сыном, который дал ему обещание никогда более не расставаться с ним, в душе его произошел разительный переворот. Многочисленные опасности, постоянно угрожающие в пустыне тому, кто избрал ее себе второй родиной, опасности, которые он всегда счастливо преодолевал, теперь почему-то стали пугать его.
На островке посреди Рио-Хилы мужество не изменяло ему ни на одну минуту, хотя сердце его сжималось от волнения при мысли об опасности, которой подвергался Фабиан. Но здесь, на площадке пирамиды, им овладело какое-то странное, болезненное ощущение. Глаза его, казалось, утратили свой прежний живой и проницательный взгляд, вспыхивающий при виде опасности; а изобретательный и находчивый ум вдруг словно утерял свои необычайные способности.
Пока Хосе с воодушевлением развивал предполагаемый план действий неприятеля, канадец несколько раз собирался высказаться, но каждый раз, удивленный теми чувствами и мыслями, которые напрашивались ему на язык, смолкал, стыдясь дать волю этим чувствам и мыслям. В конце концов он все-таки решился.
— Послушайте, друзья, — сказал он, подхватив на лету утешительную мысль, проскользнувшую в словах его друга, — одно из двух: или готовящиеся напасть на нас бандиты знают о существовании богатейшей россыпи, или не знают. Я не говорю, конечно, о Барахе, которому все известно. Так как Фабиан не желает воспользоваться этим золотом, точно так же как и мы, то есть смысл открыть им эту тайну; если же она уже известна им, то вопрос сам по себе отпадает. Как в том, так и в другом случае мы без спора уступим им это злополучное золото и, не обменявшись ни одним выстрелом, спокойно уйдем отсюда. Что вы на это скажете?
Хосе хранил упорное, негодующее молчание.
— Это единственное средство, какое остается нам! — продолжал канадец, настаивая на своем плане, несмотря на молчаливое неодобрение верного друга, причину которого без труда угадывал.
Но и на сей раз Хосе не проронил ни слова и только принялся насвистывать какой-то воинственный марш — любимое его занятие в часы отдыха или раздумья. Фабиан также молчал, — и отважный канадец, которого беззаветная любовь к юноше толкала на постыдное малодушие, со вздохом отвернулся от своих друзей, чтобы скрыть залившую его лицо краску стыда.
— Быть может, нам следовало бы еще предложить им и себя в качестве вьючных животных, — проговорил наконец бывший карабинер с едкой насмешкой, которая, как ножом, кольнула в сердце ветерана пустыни, — чтобы эти великодушные сеньоры не имели надобности утруждать себя и уносить на своих спинах награбленную ими добычу. Не правда ли, как отрадно будет видеть двух белых воинов, которые, никогда не бледнея, раньше сами бросали вызов целому племени индейцев, а теперь будут склонять свои буйные головы перед отребьем рода человеческого?! Эх, дон Фабиан, — с горечью добавил охотник, — что вы сделали с моим отважным и мужественным стариком?!
— Фабиан, Фабиан! Ты — светлая звезда, взошедшая на склоне моей жизни! — вздохнул Красный Карабин. — Ты придал этой жизни и смысл и сладость и сумел заставить меня дорожить ею и ценить ее, не слушай этого человека с каменным сердцем, твердым, как скала: ведь он никогда никого не любил!
— Я вижу, Розбуа, что, прожив с Фабианом лишний день, успел уже забыть.
— Нет, нет, я не забыл, никогда и не забуду, пока жив, что скальпировальный нож успел уже провести кровавую борозду по моему черепу, когда, рискуя своей собственной жизнью, ты спас меня от верной смерти! Мало того, нет ни одного горького, тяжелого или радостного часа в моей жизни за прожитые бок о бок последние десять лет, который бы изгладился из моей памяти! Нет, я ничего не забыл! Прости мне, друг, горечь моих слов, но ты, конечно, не в состоянии понять, что такое за чувство родительской нежности и любовь отца к своему сыну: я старый лесной бродяга… чтобы сохранить эту опору моей старости… я желал бы… Да что! И храбрый лев Атласа не отступает ли перед врагом, чтобы спасти своего львенка?! — энергично докончил старый охотник, не стараясь долее скрывать своих настоящих чувств.
Фабиан схватил руку того, кто любил его больше даже, чем свои жизнь и честь вместе взятые.
— Розбуа, дорогой отец мой! — воскликнул он, растроганный до слез. — Я же сказал вам, что мы умрем вместе, если это будет нужно, и я искренно желаю этого, но все-таки мы сделаем так, как вы считаете необходимым.
— Гм! — промычал Хосе, который теперь в свою очередь растрогался. — Гм!.. Дело это… можно уладить, гм!.. Но черт побери!.. Это тяжело!.. да… но как ты говоришь, что и львы Атласа… ну, раз так… Карамба! Воля ваша, паршиво они поступают, и похвалить их тут не за что, разве только за то, что они уходят после того, как уложат на месте с полдюжины охотников! Но давайте покончим скорей с этим делом! Призовем сюда эту мразь и, если уж так надо, сдадимся им!
С этими словами бывший карабинер со свойственной ему решительностью встал во весь рост.
Красный Карабин и не думал протестовать против такого решения, но Фабиан остановил пылкого испанца.
— Вы оба, — сказал он, — можете и бежать, и сдаваться, не опозорив себя, так как за вашими плечами — жизнь, полная невероятно мужественных, мало того, геройских поступков, но, во всяком случае, чтобы сдача была для нас более почетной и менее тяжелой, следует выждать, пока нам предложат ее. Подождите пока сделается настолько светло, что можно будет видеть, по крайней мере, с каким числом и с какого рода врагами мы имеем дело!
— С несколькими мексиканскими бандитами и горстью индейцев, которые, конечно, будут настолько же удивлены тем, что обратили нас в бегство, сколько и мы тем, что бежим от них! — сказал Хосе презрительно. — Однако эти мерзавцы, как мне кажется, что-то уж больно долго готовятся к нападению!
И смелый испанец ползком добрался до края площадки, чтобы взглянуть вниз, в долину, и вверх, на вершины скал. Первые смутные проблески зари освещали совершенно безлюдную пустую равнину, столь же безлюдную, как и накануне.
— В долине ни души, — проговорил бывший микелет, — и если вы хотите меня послушать, то, так как мы уже все равно решили поступить подобно львам Атласа, я полагаю, лучше нам уйти немедля, пока еще есть время, не вступая ни в какие переговоры; дожидаться долее этих негодяев мне кажется опасным, тем более что добровольная сдача совершенно не входит, как вам известно, в число обычаев и нравов пустыни!
Прежде чем ответить Хосе, канадец, в свою очередь, приблизился к краю площадки, стараясь пронизать орлиным взглядом туманно-дымчатый покров, застилавший все пространство равнины.
Все неровности почвы, камни и бугорки, которыми она была усеяна, представляли собой еще неясные, смутно различимые очертания, а потому вдоль этих камней и в расщелинах почвы враги легко могли незаметно прокрасться к подножию пирамиды, подстерегая здесь каждое движение охотников. Введенный в заблуждение видимым спокойствием, царившим повсюду на равнине, Розбуа, вероятно, согласился бы уйти, пока есть время, если бы его изощренный слух не опроверг показаний его глаз.