Когда же гроза наконец затихла, Хосе и Красный Карабин все еще плутали в горах без своего юного и отважного друга, без оружия, без пищи.
Теперь, прежде чем перенестись на более отдаленный театр действий, где разыгрались последние сцены, служащие развязкой к этому рассказу, мы попросим читателя припомнить кое-какие мелкие подробности, так как они тесно связывают прошлые события с последующими.
Вероятно, читатель не забыл еще, что в своем разговоре с Черной Птицей Эль-Метисо прошептал несколько слов на ухо индейскому вождю и что при этом глаза последнего засверкали злобой. Речь свою метис закончил обещанием предать в руки Черной Птицы индейца с твердым как скала сердцем и железными мускулами, взамен Барахи, которого он отнимал у него для своих целей; затем он еще обещал ему заменить убитых лошадей свежими, молодыми мустангами и, наконец, назначил местом свидания разветвление Красной реки, близ озера Бизонов, где обещал быть на третьи сутки.
Сказав это, мы вернемся к событиям, разыгравшимся в гасиенде Дель-Венадо.
После внезапного отъезда дона Эстебана и после бегства Тибурсио столь шумная и оживленная накануне гасиенда погрузилась в свою обычную тишину. Как и в тот день, когда на закате прибыл сюда знатный испанец и его спутники, ныне почившие все, кроме дона Педро, вечным сном близ Туманных гор, гасиенда в момент, когда мы с восходом солнца вновь возвращаемся сюда, имела тот же вид спокойного довольства и благоустроенности. Сытые стада паслись на обширных зеленых пастбищах прерии, на окраине которой возвышался дом дона Августина, а окрестности представляли отрадную картину прекрасных полей, обещавших богатый урожай.
Читатель, вероятно, не забыл также, что владелец гасиенды предложил своим гостям, в виде удовольствия и развлечения, охоту на диких мустангов и что гости его с величайшей радостью поспешили принять это предложение. Но, увы! Завтрашний день не принадлежит человеку, что достаточно ясно доказали разыгравшиеся здесь события. Дон Августин, вполне уверенный в успехе предприятия дона Эстебана, хотя и был весьма огорчен его внезапным отъездом, тем не менее не захотел отказаться для себя и для сенатора, своего будущего зятя, от предложенного удовольствия. Итак, все уже было приготовлено, и охота должна была состояться. Оседланные лошади, в том числе и лошадь донны Розариты, уже ждали своих седоков. Сенатор, избавившись от присутствия опасного для него соперника и от тяготившей его опеки дона Эстебана, пребывал в самом радужном настроении; но дочь гасиендеро выглядела совершенно иначе.
Ее побледневшее личико свидетельствовало о бессонной ночи, и она тщетно старалась казаться беспечной и веселой: ее все еще влажные от слез глаза и лишенный обычного блеска взгляд сводили на нет все ее усилия.
Когда все оказались на лошадях и дон Августин уже подал знак к отъезду, Розарита неожиданно пожаловалась на недомогание, чему служила достаточным доказательством ее необычайная бледность, и просила отца оставить ее дома. Раздосадованный новым препятствием, гасиендеро, внутренне негодуя и кляня слабое здоровье женщин, решил выехать на охоту в обществе сенатора Трогадуроса, когда новое непредвиденное событие еще более усилило его скверное настроение. Когда он уже заносил ногу в стремя, во двор прискакал сломя голову молодой вакеро и сообщил, что загонщики, найдя известный им водопой пересохшим, принуждены теперь отыскивать другое место, куда собираются на водопой табуны диких мустангов; следовательно, предложенная охота могла состояться не ранее чем спустя неделю.
Дон Августин отпустил вакеро с приказанием, чтобы его немедленно уведомили, как только разыщут другую какую-нибудь агуаду [75] , к которой собираются мустанги, а на этот раз волей-неволей пришлось отложить охоту.
Сенатор вовсе не был опечален этим обстоятельством, которое при всей своей незначительности имело весьма серьезные последствия. Пожелания дона Эстебана как-то отличиться в глазах доньи Розариты, правда, достигли лишь того, что сенатору снились очень воинственные сны. Заснув еще раз после ухода знатного испанца, он пережил во сне все подвиги кентавров, но при пробуждении пришел к убеждению, что все это в действительности сопряжено с очень многими неудобствами и затруднениями, и потому он предпочел избрать роль Геракла, прядущего у ног Омфалы, как менее рискованную и более приемлемую.
Что же касается Розариты, то ее внезапное нездоровье, случившееся с ней в момент отъезда на охоту, было не что иное, как непреодолимая потребность предаться на свободе своим мечтам.
Дело в том, что незнакомый доселе голос стал напевать девушке робкую, стыдливую мелодию первой, зарождающейся любви. Но скоро, впрочем, напев этот смолк, и она ощутила в душе какую-то томительную пустоту: ведь того, кого называл ей внутренний голос, не было рядом! Где же он был? Проходили дни за днями, и никто не мог сказать ей этого. Между тем образ отсутствующего Фабиана, — читатель уже, наверно, догадался, что это он был предметом мечтаний молодой девушки, — несмотря на все ухаживания его соперника сенатора Трогадуроса, продолжал жить в душе Розариты.
Таково было положение дел в гасиенде Дель-Венадо, приблизительно недели две спустя после отъезда дона Эстебана, иначе говоря, немного ранее того времени, когда мы вновь встретили этого знатного испанского гранда в пустынях, где он раскинул лагерь своей экспедиции.
Дон Августин привык приписывать грустное выражение, запечатлевшееся на молодом личике своей дочери, постоянному одиночеству, в котором жила молодая девушка. Да и сам он ощущал удручающее влияние полнейшего бездействия, столь не сродного его энергичному характеру. Поэтому возвращение вакеро с вестью, что найден новый водопой, к которому сбирается большой табун диких мустангов, было встречено им с величайшей радостью, и он, конечно, не преминул воспользоваться этим счастливым случаем, чтобы развлечь донью Розариту и удовлетворить собственную страсть к охоте. Случай этот представлялся ему тем более благоприятным, что водопой находился далеко от гасиенды, следовательно, предстояла не простая прогулка в окрестностях его усадьбы, а целое путешествие! До того места было добрых четыре дня пути.
Уже в продолжение нескольких лет не было слышно об индейцах в этих краях; и наши охотники рисковали в данном случае только несколькими днями здоровой усталости, за которую с лихвой обещало их вознаградить предстоящее восхитительное зрелище, возбуждающее во всех такой сильный интерес, что мексиканцы из отдаленных провинций настолько же, если не больше, увлекаются им, как испанцы — боем быков.
Настал момент отъезда из гасиенды. Оседланные лошади в нетерпении грызли удила, стоя у крыльца. Мулы, навьюченные постелями, палатками, разным багажом и съестными припасами, а также и запасные лошади ушли вперед. Только двое слуг, оставшихся для личных услуг господам, оставались еще во дворе, ожидая их.
Солнце едва взошло и окинуло ласковым взглядом окрестность, когда гасиендеро, сенатор и донья Розарита появились на крыльце в изящных верховых костюмах.