— Как вы думаете, — спросил он их, — может табун подойти с этой стороны?
— Очень вероятно! — отвечал один из вакеро. — Я и то подумывал об опасности, угрожающей вашей милости! Если позволите, мы втроем станем позади вас вдоль канала.
— Не лучше ли нам уйти отсюда, — проговорил гасиендеро, — чем напрасно подвергать вас неоправданному риску?
Вместо ответа вакеро — люди, вполне сроднившиеся с опасностями своего ремесла, побежали вдоль берега канала по направлению к реке и заняли позицию в сотне шагов от мостков, разместившись неподалеку один от другого и образовав защитную линию против возможного прорыва табуна.
Приближался момент, долженствовавший решить участь благородных животных. Загонщики гнали их к эстакаде, где их ожидали плен и рабство.
Шум возрастал. По временам, когда крики и свист загонщиков несколько ослабевали, доносились, как порыв бури, ржание испуганных мустангов и их тяжелое дыхание. Еще несколько мгновений — и картина охоты, так долго ожидаемая, готова была развернуться во всем своем великолепии. Уже ясно слышались голоса вакеро, перекликавшихся друг с другом. Ужас овладел всеми обитателями леса. Птицы кричали, стаями перелетая с дерева на дерево. Совы, ослепленные дневным светом, беспомощно метались, олени ревели, покидая свои лесные убежища, и убегали в саванну от оглашавшего девственный лес шума.
Но вот приблизился и табун, потрясая землю топотом сотен копыт. Треск ломавшегося кустарника, беспорядочное ржание, рев мчавшихся за ними галопом вакеро, — все это сливалось в общий гул, далеко разносимый эхо. Словно легионы демонов, вырвавшись из преисподней, мчались с оглушительным криком на своих адских конях.
Вдруг окружавшая прогалину зеленая завеса раздалась сразу во многих местах, и сквозь каждый проем вынырнула волна лошадиных голов с взъерошенными гривами, красными ноздрями и пылающими глазами.
В один миг наводненная прогалина превратилась в сплошную движущуюся массу, над которой вздымались лишь конские хвосты, сталкивавшиеся между собой, подобно волнам бушующего моря.
Сквозь широкие бреши, пробитые мустангами в лесной чаще, показались конные вакеро; испуская оглушительные крики, они скакали с разгоряченными и радостными лицами, размахивая над головой лассо.
Не зная, какого направления держаться, движущаяся масса лошадей распалась на несколько потоков. Тогда двенадцать вакеро соскочили с коней и, держа их на поводу, с неистовыми криками устремились на смятенный табун, рискуя погибнуть под копытами более двухсот мустангов.
Теснимые со всех сторон своими многочисленными врагами, оглушенные их криками, лошади наконец остановились как вкопанные. То была минута гнетущей неизвестности, момент томительного ожидания. Ринься табун вправо или влево, — и тогда все вакеро, конные и пешие, неминуемо были бы раздавлены, как зерно под жерновами.
— Не робей, ребята! — вскричал дон Августин, который, заразившись общим оживлением, и сам бросился на берег, испуская воинственные крики.
Восторженный рев вакеро ответил на этот призыв.
Тогда стоявшая впереди белая лошадь, служившая, по-видимому, вожаком и уже некоторое время смотревшая блестящими глазами на отверстие в палисаде, сломя голову бросилась туда, сопровождаемая всем табуном.
— Ура! — вскричал гасиендеро. — Они наши!
Радостные крики раздались со всех сторон, когда Энсинас и его товарищи, чуть было не поглощенные в этом живом потоке, проскользнули из палисада в промежутки деревянных засовов, вставленных на свое место.
Первое время гордые дети лесов не замечали своего плена. Но когда они почувствовали себя запертыми в высокой ограде, перескочить которую были не в силах, бешеное и в то же время жалобное ржание, храпение и фырканье огласили окрестность, подобного сотне рогов. С округленными от ужаса глазами, роняя хлопья пены, бедные животные метались во все стороны, тщетно ища выхода, сталкивались и поднимались на дыбы.
— Он здесь! — громовым голосом вскричал Энсинас. — Здесь Белый Скакун Прерий!
И в самом деле: среди запертых в эстакаде мустангов наибольший гнев и энергию проявлял конь ослепительно белой масти, без малейшего пятнышка. Это был тот самый, которого тщетно преследовал Франциско.
С развевающейся гривой, с пылающими глазами, гордое животное бешено носилось вдоль ограды, сбрасывая на своем пути тех из своих товарищей по несчастью, которые не успевали увернуться от прикосновения его могучей груди, и издавая горестное ржание.
— Сюда! — закричал Энсинас, устремившись к тому месту ограды, где Белый Скакун готовился прыгнуть.
Но было уже поздно. Словно белая стрела мелькнула над бревнами, и через секунду пленник очутился вне ограды. Мгновение спустя, он исчез в лесу.
Крик бешенства вырвался из груди охотников и вакеро. Впрочем, в эстакаде оставалось еще свыше двухсот лошадей, и это до некоторой степени вознаградило потерю прекраснейшей из них.
— Можно ли теперь сомневаться, что это был сам дьявол! — воскликнул Энсинас.
Никто не возражал: все молча согласились с охотником.
В ограде среди пленных мустангов разыгрывались сцены ужаса и горя. Толкая друг друга, они своими скачками и прыжками калечили друг друга. Табун в какой-то момент яростно устремился на ограду, но крепкие бревна, хотя трещали и стонали, не поддавались усилиям обезумевших животных. Клубы пыли поднимались над массой беснующихся тел. В порыве бессильного бешенства одни из пленниц свирепо грызли бревна ограды, другие рыли копытами землю. Наконец, были и такие, которые, не вынеся тягости горя, падали словно подкошенные на землю и уже больше не поднимались. Мало-помалу, однако, бешенство сменилось унынием. Вместо прежнего оживления наступила угрюмая неподвижность: дикие обитатели лесов были побеждены.
Иногда бывает, что плохо сколоченная эстакада не выдерживает страшного толчка двухсот-трехсот конских грудей. Тогда лошади образуют поток, который ничто не в силах остановить: никакие усилия, ни крики, ни лассо сотен охотников. Яростно мчатся они, ломая деревья, давя людей и поднимая тучи пыли. Шум и треск такой стоит в воздухе, словно целый лес проваливается сквозь землю. Через несколько минут, однако, наступает прежняя тишина, свидетельствующая, что животные уже далеко унеслись от места их недавнего плена.
Дикие обитатели лесов, сказали мы, были покорены.
Однако оставалось еще укротить их с помощью голода, прежде чем можно будет вести их на пастбище при посредстве прирученных кобыл. Эта операция требует дней пяти-шести, в течение которых охотники наблюдают за постепенным действием голода, который только и может окончательно смирить самых упрямых животных.
Охота была кончена. Наступила ночь. То была ночь торжества для вакеро: они совершили один из тех охотничьих подвигов, о котором долго еще будут говорить в прерии. Дон Эстебан приказал поднести в награду по большой порции каталонского рефино. Сидя вокруг огромного костра, где целиком жарилась козуля, они еще беседовали о происшествиях дня, хотя звезды уже показывали полночь.