Оба врага измеряли друг друга взорами; человек спокойно и решительно, зверь — рыча от бешенства.

Внезапно охотник нырнул, и удивленный исчезновением своего противника зверь поплыл к дереву, на котором остались его детеныши. Но вдруг он начал биться, как будто его увлекал какой-то водоворот, затем до половины исчез в воде и снова появился на поверхности мертвый, с распоротым брюхом, между тем как вода кругом окрасилась его кровью. Охотник тоже вынырнул, оглянулся и поплыл к челноку, уже довольно далеко унесенному течением, догнал его и через несколько минут уже подплывал в лодке к плескавшемуся в воде негру, помог ему войти в челнок и поплыл к студенту. Тот еще не успел опомниться от изумления, возбужденного в нем смелостью и хладнокровием незнакомца, когда индеец тем же кинжалом, которым убил тигра, разрезал дно гамака и, таким образом, дал студенту возможность без труда сойти в лодку.

Увидав себя в безопасности, студент горячо пожал руки индейца и поблагодарил его за спасение. Косталь не отклонил этой благодарности, но отнесся к ней равнодушно, как будто считал это дело не стоящим внимания, и с беспокойством озирался по сторонам.

— Чего ты ищешь? — спросил Брут. — Не хочешь ли ты связаться с этими змеями, или тебя соблазняют шкуры тигрят, так как шкуры старых тигров мы потеряли безвозвратно.

— Пусть их живут; бедные твари не причинят большого вреда, да им и трудно будет выбраться отсюда, — спокойно возразил Косталь. — Я ищу то место, где мое ружье упало в воду, и мне кажется, я его нашел. Хотя мое ружье дает одну осечку на каждые пять выстрелов, но я убил из него много тигров и не хочу оставлять его на дне.

С этими словами тигреро разделся и направил пирогу к тому месту, где, по его мнению, она перевернулась; затем он бросился в воду и снова нырнул.

В течение некоторого времени, показавшегося зрителям бесконечным, индеец не показывался на поверхности. Только волнение воды на том месте, где он нырнул, доказывало, что он деятельнейшим образом отыскивает свое несравненное ружье. Наконец его голова показалась над водою, и он поплыл к пироге, держа в одной руке ружье, отыскать которое ему стоило таких усилий.

Между тем время текло своим чередом, и солнце начинало уже довольно сильно припекать, когда негр, студент и индеец направились, наконец, в своем маленьком челноке по дороге или, вернее сказать, по направлению к гасиенде Лас-Пальмас.

Дорогой Корнелио спросил своих спасителей, как они его нашли.

— Нас послал к вам всадник, очень спешивший в жилище дона Сильвы, — сказал Косталь. — Не знаем, отделался ли он так же счастливо от наводнения. Жаль было, если бы он погиб, потому что он храбрый молодой человек, а храбрецы встречаются редко.

Пловцы без устали боролись против течения и толчков от носившихся в воде деревьев. Был уже полдень, когда показалась колокольня гасиенды. Дон Корнелио сильно обрадовался при виде ее, так как почти умирал от голода.

Внезапно ясный звук обеденного колокола достиг его слуха, и почти в то же время он увидел две лодки. В одной из них находились двое гребцов, какой-то всадник в дорожном костюме и оседланный мул. В другой сидели дон Рафаэль, дон Сильва и обе его дочери, головы которых были украшены венками из красных гвоздик и цветов граната.

Обе лодки направлялись к горам, окаймлявшим с севера затопленное пространство, и скоро та, в которой находился всадник со своим мулом, пристала к берегу. Мул выскочил на берег за своим хозяином, всадник поклонился провожавшим его, вскочил в седло и уехал, напутствуемый криками:

— Прощайте, сеньор Морелос! Прощайте!

Отъезжающий был тот самый священник, который вчера спасся от наводнения в гасиенде. Мы скоро увидим, какую славу приобрел скромный священник Морелос [6] в войне за освобождение.

Лодка, в которой находился владелец гасиенды, отправилась назад, и так как пирога Косталя следовала по тому же направлению, то Корнелио скоро мог полюбоваться вблизи на красиво отделанную пурпурной шелковой тканью лодку.

— Дон Сильва, я везу к вашей милости гостя, — сказал Косталь, указывая на студента.

— Добро пожаловать! — радушно отвечал дон Сильва.

Скоро все оказались у ворот гасиенды.

Глава V. КЛЯТВА

Дон Луис Тревильяс, отец капитана, хотя сам испанец, один из первых понял необходимость закрепить за мексиканскими креолами льготы, которые им даровал вице-король в интересах самой Испании. Когда же тот был захвачен и отправлен в Испанию, дон Луис, приведенный в сильное негодование, вышел в отставку (он служил полковником в гвардии вице-короля) и уехал в гасиенду Дель-Валле, находившуюся на той же самой цепи холмов, которая ограничивала с севера владения дона Сильвы. Оба владельца учились в Мехико, а позднейшее соседство еще более закрепило их дружбу.

Как только разразилось восстание, дон Луис послал за своим сыном, чтобы уговорить его присоединиться к борцам за свободу родины.

Капитан сразу догадался о намерении своего отца, и так как полностью разделял его воззрения, то немедленно взял отпуск. Однако он думал, что не нарушит сыновнего долга, если по дороге прогостит день или два в гасиенде Лас-Пальмас, и поручил возвращавшемуся домой посланцу отца сообщить дону Сильве о предполагаемом посещении.

Капитан познакомился с семейством дона Сильвы в прошлом году в Мехико и уже тогда почти обручился с Гертрудой. Понятно, с каким нетерпением стремился он в Лас-Пальмас, и неудивительно, что он предпочел подвергнуться опасности, нежели опоздать.

Когда он приехал в провинцию Оахака, восстание уже докатилось и туда. Здесь во главе его стал один поселянин, по имени Антонио Вальдес, и собрал вокруг себя всех, кого можно было навербовать на равнине.

Уже немало испанцев, попавшихся в его руки, погибли; свирепый Вальдес умерщвлял их без сожаления.

После этих объяснений нам не нужно больше возвращаться к прошлому наших героев и мы можем рассказывать события по порядку.

В гасиенде Лас-Пальмас только что кончили обедать. Гости и хозяева собрались на нижнем этаже в гостиной, из которой две большие двери выходили в сад с роскошными цветами.

Дон Сильва, сидевший возле средней двери, покачивался в своем мягком кресле, то отхлебывая глоток крепкого черного кофе из чашки, стоявшей подле него на столике, то затягиваясь дымом тонкой сигары. Перед ним стоял со шляпой в руке погонщик мулов Валерио. Он пришел поблагодарить хозяев за гостеприимство и проститься с ними. Непринужденность в манерах и разговоре, свойственная вообще всем низшим сословиям испанской Америки, соединилась в нем с некоторой суровостью, выражение которой смягчалось только его добрыми глазами. Он пользовался во всей округе репутацией безусловно честного и в высшей степени благочестивого человека; но, независимо от этих качеств, великодушие и хладнокровие, проявленные им при встрече с доном Рафаэлем, заслужили ему уважение и благодарность обитателей гасиенды.