Book.

На борту неприятеля еще мерцали последние огоньки фальшфейеров и ветер еще нес в океан эти красивые цветные искры, а Брентлей уже развернул бриг правым бортом к противнику и скомандовал с мостика:

— Батарея, залпом огонь!

Пушки «Ориона» ударили почти одновременно. Ядра взмыли в воздух, пороховой дым густо окутал мостик и паруса.

Вражеский капер продолжал посылать свои мирные сигналы. Он не ответил огнем орудий, он продолжал сигнализировать фонариками: «Огня не открою. Спускаю шлюпку. Примите парламентеров».

Капитан Брентлей в глубочайшем недоумении повернулся к Ольсену:

— Боцман, нам не подобало бы вступать в переговоры с этими разбойниками, но черт меня побери, если молодчики не ведут себя по-джентельменски. Хотел бы я знать, чему приписать такую честь! Вот что, Ольсен! Нашей эскадры пока не видно. Придется принять их посольство, чтобы выиграть время. Если мы одни ввяжемся в бой, капер разгромит нас раньше, чем подоспеют корабли из засады. Вон шлюпка их уже спущена... Видите фонарь под носовым трапом? На шлюпке они зажгли факел, чтобы мы не заподозрили ловушки... Ага, шлюпка приближается. Ну-ка, передай им в рупор, Ольсен: «Приму парламентеров для переговоров о сдаче судна и экипажа. При появлении неосвещенных шлюпок — беглый огонь без предупреждения!»

Громогласный бас норвежца прорявкал в медный рупор слова Брентлея. Однако, несмотря на вызывающий тон командира «Ориона», пиратский капитан проявил редкостное терпение. Через четверть часа к трапу «Ориона» подвалила шлюпка. Четыре гребца-негра не покинули шлюпки. Два молодых человека в испанских беретах и бархатных камзолах ответили на приветствие часового и ступили на палубу.

— Следите за противником, — шепнул Брентлей Ольсену и помощнику. — Поднимите на мачте сигнал, что у нас на борту находятся парламентеры. Наблюдайте, не собирается ли противник атаковать нас шлюпочным десантом. При малейшем подозрении — огонь!

Брентлей шагнул навстречу прибывшим. Он холодно отдал честь и пригласил их в каюту. Оба посланца, при шпагах, но без огнестрельного оружия, переступили порог. Окна, завешенные шторами, не пропускали на палубу света из каюты. В стенных шандалах горело полдюжины свечей.

Перед капитаном «Ориона» стояли два безбородых синьора с открытыми, решительными лицами. Одному едва ли перевалило за двадцать, другой выглядел лет на шесть старше. Заговорил младший. Мягкие волосы падали ему на плечи. Большие черные глаза блестели, румянец на щеках был нежен, как у девушки. Но у юношеских губ уже наметилась волевая складка. Каждый жест его говорил о пылкой и решительной натуре.

— Вы видите перед собою только двух идальго [118] , ближайших друзей третьего, то есть капитана Диего Луиса. Он остался на корабле. Мы — его братья по оружию и уполномочены вести переговоры от лица всех. Мое имя — Алонзо де Лас Падос.

— Маттео Вельмонтес, — склонил голову его спутник, человек с острыми, смешливыми глазами и налетом веснушек на переносице.

— Капитан Брентлей! — продолжал синьор Алонзо. — Перед вами — сыновья Бернардито Луиса. Я — брат синьора Диего. Важные услуги, некогда оказанные вами нашему отцу и его другу, известному вам под именем мистера Мюррея, явились причиной, почему оружие сыновей Бернардито никогда не будет поднято ни против вас, ни против корабля, принесшего спасение островитянам. Позвольте лишь задать вам вопрос: куда вы следуете и какова цель вашего плавания?

— Синьоры, на этот вопрос я вынужден ответить молчанием.

— Разрешите истолковать ваши слова в том смысле, что вы следуете с живым товаром, подобно остальным судам вашего хозяина. Нам известно, что из числа всех судов «Северобританской компании» только бриг Брентлея до сих пор не пятнал себя позором работорговли. Но, по-видимому, на этот раз и вы, капитан...

На лбу Брентлея вздулись жилы.

— Я сам лишь недавно узнал, что суда нашей фирмы доставляли закупленных и пленных невольников на плантации. Экипаж брига «Орион» не участвовал и не предполагает участвовать в такого рода операциях, пока я стою на капитанском мостике... Впрочем, я не вижу причины обсуждать с вами эти вопросы, господа. Я принял вас, чтобы выслушать, на каких условиях вы согласны вернуть корабль «Окрыленный» его законному владельцу, лорду-адмиралу Ченсфильду. Я, со своей стороны, готов просить адмирала о смягчении вашей участи.

Довольно невежливый смех парламентеров показался капитану еще менее уместным, чем вся предыдущая беседа. Он сурово нахмурил седые брови и положил руку на эфес шпаги. У дона Алонзо, напротив, сдвинутые брови разошлись в откровенной улыбке.

— Вы сами понимаете, капитан, что исход сражения между «Тремя идальго» и «Орионом» решился бы очень быстро. Сто наших каронад в десять минут изрешетили бы ваш бриг с дальней дистанции. Нет, цель нашего визита иная. Вы — человек чести, синьор Брентлей, и мы решили открыть вам тайну, побудившую нас объявить беспощадную войну так называемому лорду-адмиралу Ченсфильду.

— В таком случае наша встреча бесполезна, — отрезал Брентлей. — Я не принадлежу к искателям разгадок частных тайн. Весьма польщен, но прошу вас не утруждать себя этим... повествованием. Мой глава, лорд-адмирал Ченсфильд...

— Капитан Брентлей, я обращаюсь к чести британского моряка, к вашей чести! Знайте же, что названное вами лицо — низкий самозванец, тайный убийца, вор и злодей. Его настоящее имя Джакомо Грелли, ремесло — разбой; единственное место, подобающее ему по праву, — это виселица.

— Молчать! — Лицо капитана потемнело. — Как вы смеете... у меня на борту...

В этот миг кто-то постучал в дверь каюты.

— Низкие клеветники! — В каюте никто не обратил внимания на стук. — Только правила о парламентерской неприкосновенности мешают мне вздернуть вас обоих на реях моего корабля и в таком виде доставить в первый английский порт. Ни слова больше! Я отвечу пушками на поругание одного из первых имен графства, как только вы покинете борт корабля.

— Капитан, угодно ли вам припомнить мисс Эмили Гарди? — Молодой парламентер с огромным трудом сохранял самообладание. — Не припоминаете ли вы якорь бригантины «Офейры», обнаруженный мистером Уэнтом на острове? Так знайте, что островитянин, спасенный прибытием «Ориона» на остров, и был не кем иным, как подлинным виконтом Ченсфильдом, чей титул и наследственное имущество украл пират Грелли...

Настойчивый стук в дверь повторился. Голова Ольсена просунулась в каюту. Он поманил Брентлея в коридор.

Когда Брентлей вернулся в каюту, лицо его выражало досаду и какую-то свирепую жалость. Он хмуро взглянул на посланцев и проговорил глухим голосом: