— Да, это сделал именно мистер Голенштедт. Сначала он показал мне портрет брата, спросил, знаю ли я этого человека, а затем велел арестовать меня. Нас всех повезут в Лондон. Прокурор велел готовить тюремный возок уже к завтрашнему вечеру.
Дон Алонзо многозначительно переглянулся с синьором Маттео, а потом заслонил художника от дверного оконца: пользуясь спиной Алонзо как прикрытием от враждебных взглядов, оба брата Томми и Джордж, так неожиданно брошенные прихотливой судьбой в один тюремный каземат, торопливо расцеловались после шестнадцатилетней разлуки... Но обменяться словами привета, хотя бы короткими и бессвязными, им не пришлось. Лязгнул замок, оба мгновенно отвернулись друг от друга... В камеру вошел надзиратель Хирлемс. Его испитая физиономия была чуть менее угрюмой, чем обычно. Плащом он прикрывал какой-то сверток. Надзиратель подозвал синьора Алонзо, приложил палец к губам и опасливо оглянулся на дверной «глазок»:
— Монах из католической часовенки посылает вам, господа, свое пастырское благословение. Он хоть и папист, как и вы, а человек добрый. Уж как он меня за вас упрашивал!..
Надзиратель протянул молодому человеку сверток. Внутри узелка что-то булькнуло. Хирлемс скривил свою физиономию, что долженствовало означать улыбку.
— Только не подведите меня, господа. Если комиссия что-нибудь пронюхает... Упаси бог! Ну, да уж я надеюсь на своих арестантов. Так и быть, празднуйте рождество, раз нашелся добрый человек... Виселица — виселицей, а праздник — праздником.
Непривычно ласковый тон Хирлемса очень удивил узников. Дон Алонзо нащупал в свертке бутылку, ухватил ее и вытянул горлышко наружу.
— Я ничего не вижу, господа, ничего не замечаю, — заволновался надзиратель, — но смотрите, чтобы никто не затевал шума и песен... Хм! Что бы там могло быть, в этом сосуде?
— Не желаете ли вы, мистер Хирлемс, отведать, каково на вкус пастырское благословение?
Хирлемс крякнул довольно неопределенно. Угадать сорт напитка по цвету было трудно, и лицо надзирателя приняло выражение мученика науки, готового к самоотверженному эксперименту. Алонзо вытащил пробку. Хирлемс подставил кружку под довольно густую струю и произвел дегустацию [120] .
— Кажется, ром с джином, — произнес дегустатор в раздумье и, чтобы окончательно рассеять сомнения, допил кружку до дна. — Это строго-настрого запрещено в тюрьме, господа.
— Считайте, что это легкий портер, Хирлемс, и сделайте еще глоток.
Мистер Хирлемс повторил пробу в удвоенной дозе и вытер губы рукавом.
— Только в «Чреве кита» можно выпить хорошего рому, — заметил он убежденно. — Этот ром хорош, значит, взят он у мистера Линса.
Доказав этим силлогизмом [121] свою способность к глубоким философским умозаключениям, Хирлемс повернулся к двери и вышел из каземата. Не успели его шаги стихнуть в конце подземного коридора, как синьор Алонзо взялся за предметы, извлеченные из свертка. Узники избрали для первой трапезы плоский хлебец, несколько яблок и остаток напитка. «Ковер-самолет» превратился в «скатерть-самобранку». Алонзо разломил хлебец и... извлек из него две маленькие пилы, бутылочку жидкого масла и записку, сложенную вчетверо. Печатными буквами было написано следующее:
«Сегодня к полуночи распилите решетку. После полуночной смены караулов выбирайтесь из каземата. Часовых на стене уберем и бросим вам веревочную лестницу. Верховые лошади будут за рвом.
Друзья».
Записка быстро обошла всех трех узников и была уничтожена. Только Брентлей остался в неведении об отважном замысле тайных друзей. Лица пленников с корабля озарились радостной надеждой, но мистер Бингль, напротив, помрачнел и потупился. Он сделал знак брату и дону Алонзо. Те вытянулись на тюфяке рядом с Джорджем и, защитив лица одеялом, выслушали соображения Джорджа Бингля.
Молодые люди узнали, что духовное лицо, приславшее «пастырское благословение», поддерживает довольно близкие отношения с владельцем поместья Ченсфильд... Оказалось также, что, по странной случайности, не кто иной, как именно надзиратель Хирлемс, некогда привел Шарля Леглуа к узнику четырнадцатой камеры... А хлебец, содержавший записку «друзей», не был ни надрезан, ни проколот для проверки...
...Был пятый час дня, когда члены лондонской комиссии добрались, уже под конец инспекторского обхода, до углового каземата.
В полутемном подземелье замерцал огонь свечей. Каземат наполнился мантиями, париками, мундирами и лентами. Позади блестящей свиты прятался надзиратель Хирлемс. Он вытягивал свою шею из-за перьев и эполет, чтобы не упустить замечаний прокурора, но при этом старательно прикрывал рукою рот и сдерживал дыхание, ибо оно испускало в атмосферу подозрительные пары.
Прокурор молча осмотрел каземат и, уже собираясь уходить, задал скучающим тоном казенный вопрос:
— Есть ли жалобы на тюремную администрацию?
— Сэр, нас содержат в невыносимых условиях. Разрешите подать вам лично письменную жалобу.
Брови прокурора удивленно поднялись, а затем недовольно сдвинулись. У майора Древверса задергалась щека. Он с наслаждением задушил бы собственными руками узников углового каземата. Жаловаться? Ну погодите, голубчики!..
— Господин де Кресси, — кислым тоном процедил прокурор, — прошу вас, примите от арестанта его жалобу. Мы возвращаемся в канцелярию.
Кавалер де Кресси остался в каземате. Он велел Хирлемсу принести принадлежности для письма. Два солдата конвоира стали за дверью...
Хирлемс, тяжело дыша, протянул офицеру бумагу, перо и чернила. При этом обоняние офицера уловило винные пары.
— Да вы пьяны, любезный?
Хирлемс споткнулся, и офицер должен был встряхнуть его за шиворот. В довершение бед, арестанты каземата повели себя нагло и предъявили в своей жалобе незаконные и неумеренные претензии.
Через четверть часа в крепости бушевал шторм. В угловом каземате, а также в опустевшем жилище Джорджа Бингля были произведены строгие обыски. У арестованных оказалась бутылка со свежими следами крепкого спиртного напитка и нашлись две пилки, что явно свидетельствовало о попытке к бегству. Надзиратель Хирлемс получил двадцать суток гауптвахты. Сэр Голенштедт наложил взыскание на майора Древверса.
— Вы распустили арестантов, вы отучили их от почтительности, Древверс! — гневно кричал милорд прокурор. — Они собирались бежать, и на воле у них есть сообщники! Приказываю вам немедленно посадить этих наглецов в карцер, приковать их к стенным кольцам, не спускать с них глаз! Вы ответите перед законом за малейшее послабление тюремного режима!
В гостиной на Сент-Джекоб-стрит лорда-адмирала уже ожидали. Вудро Крейг мешал угли в камине, Джеффри Мак-Райль полировал ногти замшевой подушечкой, Джозеф Лорн расхаживал по комнате. Накрытый столик перед камином напоминал артиллерийскую батарею крупных калибров. Ассортимент отличался простотою и был рассчитан на чисто морской вкус. Мерилом для подбора служила главным образом крепость напитков.