Однако он не сказал ничего, что могло бы начать все это, и то же самое сделала Ли. Между ними был Эрни. Если бы не весь ужас подобной нелепости, он бы рассмеялся.
— Когда тебя выпишут? — спросила она.
— Врачи говорят, пробуду здесь до января, но я надую их. В Рождество хочу быть дома. Хватит и этих мучений в комнате пыток.
— В комнате пыток?
— В физической терапии. Моя спина уже в полном порядке. Остальные кости тоже заживают — зуд иногда просто ужасен. Но доктор Арроуэй говорит, что это хорошо. И тренер Пуффер так говорит.
— Он часто приходит? Тренер?
— Да, часто, — Дэннис помолчал. — Конечно, я уже не буду играть в футбол. Какое-то время мне придется ходить на костылях, потом — если повезет — с тростью. Добрый доктор Арроуэй говорит, что в лучшем случае я буду хромать года два. А может быть, всегда.
— Мне очень жаль, — негромко произнесла она. — Мне жаль, что это произошло с таким чудесным парнем, как ты, Дэннис, но в тебе есть немного эгоизма. Я просто подумала, случилась ли бы эта ужасная история с Эрни, если бы он был рядом.
— Правильно, — трагически округлив глаза, сказал Дэннис. — Вини во всем меня. Однако она не улыбнулась.
— Знаешь, меня начал беспокоить его рассудок. Это единственная вещь, о которой я не говорила ни с его, ни с моими родителями. Но мне кажется, что его мать… Я не знаю, что он сказал ей в тот вечер, когда увидел разбитую машину, но… Я думаю, что они по-настоящему сцепились друг с другом.
Дэннис кивнул.
— Но это все… так безумно! Его родители предложили ему взамен Кристины хороший подержанный автомобиль, и он отказался. Когда мы ехали домой, мистер Каннингейм сказал мне, что обещал Эрни даже купить новую машину… у него есть какие-то сбережения. Но Эрни ему ответил, что не может принять такой дорогой подарок. Тогда мистер Каннингейм… Дэннис, ты понимаешь, о чем я говорю?
— Да, — откликнулся Дэннис. — Ему не нужна просто любая машина. Ему нужна именно эта машина, Кристина.
— Но, по-моему, он ведет себя как одержимый. Нашел себе одно дело и зациклился на нем. Если это не одержимость, то что? Я боюсь, я иногда чувствую ненависть… но я не его боюсь. И ненавижу не его. Все дело в этой консервной банке — нет, в этой чертовой машине. В этой суке, в Кристине.
Ее щеки раскраснелись, глаза сузились. Углы губ изогнулись вниз. Ее лицо внезапно потеряло всю красоту, теперь оно не было даже привлекательным, оно светилось безжалостностью, готовой превратиться во что-то столь же уродливое, сколь неотразимое, неистовое.
— Я скажу тебе, чего я желаю, — произнесла Ли. — Я желаю, чтобы кто-нибудь по ошибке отвез эту драгоценную чертову Кристину на то место в Филли-Плэйнс, откуда они выбирают обломки автомобилей. — Ее глаза ядовито сверкнули. — И я желаю, чтобы на следующий день приехал кран с большим крюком и перенес бы ее под пресс. А потом — чтобы кто-нибудь нажал на кнопку и чтобы от нее остался только металлический куб три на три метра. Ведь тогда все будет кончено, да?
Дэннис не ответил, и через какое-то время лицо Ли приняло свое обычное выражение. У нее задрожали плечи.
— Наверное, я говорю ужасные вещи, да? Как если бы пожелала, чтобы те мерзавцы доделали свою работу до конца.
— Я понимаю твои чувства.
— Неужели? — усмехнулась она.
Дэннис вспомнил, каким было лицо Эрни, когда тот барабанил по приборной доске его автомобиля. Вспомнил о маниакальных мыслях, которые посещали его самого, когда он проходил мимо нее. Он подумал о тех видениях, которые представлялись ему, когда он сидел за ее рулем в гараже Лебэя.
Наконец он вспомнил о своем сне: о лучах автомобильных фар, пронизывавших его насквозь, и о визге резины, похожем на крик исступленной женщины.
— Да, — сказал он. — Думаю, что понимаю. Они внимательно посмотрели друг на друга.
Праздничный обед в больнице развозили с одиннадцати утра до часу дня. В четверть первого Дэннис получил поднос со следующими блюдами: три аккуратных кусочка белой отварной индейки, политых аккуратной порцией коричневого соуса, тарелка вареных картофелин, формой и размером напоминающих бейсбольные мячи, тарелочка тыквенного пюре ядовито-оранжевого цвета и небольшой пластиковый стаканчик клюквенного желе. В углу подноса лежала голубая карточка.
Успевший познакомиться с больничными правилами — они усваиваются быстрее, чем любой другой жизненный опыт, — Дэннис спросил у медсестры, какие обеды в День Благодарения предназначались желтым и красным карточкам. Оказалось, что желтые карточки получили по два куска индейки без соуса, картофеля и пюре и молочное желе на десерт, а красные — одну порцию отварного мяса и картофель. Для многих большего и не требовалось.
Дэннису стало тоскливо. Слишком просто было представить, как через два-три часа его мама внесет в обеденную комнату большое дымящееся блюдо с печеной индейкой, отец примется точить нож с деревянной рукояткой, а сестра, пунцовая от удовольствия, будет наливать родителям красное вино. Слишком просто было вообразить приятный аромат, исходящий от праздничного обеда, и их смех, когда они усядутся за стол.
Все это можно было представить… и ошибиться.
У него был самый тоскливый День Благодарения в жизни. Он лежал в полудреме (в этот полдень отделение физической терапии не работало) и слушал, как в коридоре ходили медсестры, переговариваясь между собой.
Его мать, отец и сестра утром заглянули к нему на один час, и в первый раз за все время он почувствовал, что Элли желает побыстрее уйти. Они были приглашены на ленч к Каллисонсам, один из трех сыновей которых — Луи Каллисонс — был ей довольно симпатичен.
Он дремал почти два часа. В больнице было необычно тихо и спокойно. В соседней комнате бормотал телевизор. Медсестра, пришедшая за его подносом, улыбнулась и сказала, что он наверняка оценил сегодняшний «особый» обед, Дэннис не разубеждал ее. Все-таки у нее тоже был День Благодарения.
Потом он заснул более крепким сном, а когда проснулся, рядом с ним находился Эрни Каннингейм, сидевший в том же пластиковом кресле, в котором день назад сидела его подруга.
Дэннис ничуть не удивился его появлению; он просто заключил, что увидел какой-то новый сон.
— Привет, Эрни, — сказал он. — Как дела?
— Дела в порядке, — ответил Эрни, — но, по-моему, ты еще спишь. Я кое-что принес тебе. Может быть, это тебя разбудит.