— Подождите, вот покрутитесь, как я, лет двадцать, — проговорил он, разглядывая с мрачным видом распухший палец. — Иногда я вижу детей, которые кажутся мне смутно знакомыми, а потом узнаю, что когда-то на первом году работы учил их отцов. Маргарет Уайт, правда, была еще до меня, за что я искренне благодарен судьбе. Она в свое время заявила миссис Бисенте, упокой Господь ее душу, что Всевышний, мол, приготовил для нее в аду особое место — за то, что она рассказала ученикам общие положения эволюционной теории Дарвина. И дважды ее отстраняли здесь от занятий — один раз за то, что она избила одноклассницу сумкой. По слухам, Маргарет заметила, что та курит. Весьма странные религиозные убеждения. Очень странные. — Внезапно он снова стал похож на Джона Уэйна. — А те остальные девушки? Они действительно над ней смеялись?
— Хуже. Когда я вошла, они орали хором и швыряли в нее гигиеническими пакетами. Буквально забрасывали.
— О боже! — Джон Уэйн исчез, и мистер Мортон залился краской. — Вы запомнили фамилии?
— Да. Не все, правда. Но те, кого запомнила, я думаю, выдадут остальных. Кристина Харгенсен, похоже, была заводилой этому безобразию… Как и всегда.
— Крис и ее «шальная команда»… — пробормотал Мортон.
— Да. Тина Блейк, Рэйчел Спайс, Элен Шайрс, Донна Тибодо и ее сестра Ферн, Лайла Грейс, Джессика Апшоу. И Сью Снелл. — Мисс Дежардин нахмурилась. — Никогда не ожидала такого от Сью. Мне казалось, подобные выходки не в ее характере.
— Вы уже разговаривали с девушками?
Мисс Дежардин разочарованно причмокнула языком.
— Я их просто выгнала оттуда. Слишком сильно разозлилась. И кроме того, у Кэрри была настоящая истерика.
— Хм. — Мортон сцепил пальцы. — Но вы собираетесь поговорить с ними?
— Да. — Особого энтузиазма, однако, в ответе не чувствовалось.
— Мне кажется, что вы не очень…
— Возможно, вы правы, — подтвердила она. — Они меня там видели. И я прекрасно понимаю, что девушки чувствовали. Мне самой хотелось просто взять ее за плечи и хорошенько встряхнуть. Не знаю, может, это какой-то инстинкт, связанный с менструацией, и он заставляет женщин рычать и огрызаться. У меня до сих пор стоит перед глазами Сью Снелл. Я хорошо помню, как она выглядела в тот момент.
— Хм, — глубокомысленно повторил мистер Мортон. Он не понимал женщин, и уж совсем не хотелось ему обсуждать месячные.
— Я поговорю с ними завтра, — пообещала она, поднимаясь. — Я им такой разнос устрою!
— Хорошо. Наказание должно соответствовать преступлению. И если вы сочтете необходимым отправить кого-то из них ко мне, не стесняйтесь…
— Не буду, — ответила она, улыбнувшись. — Кстати, пока я ее успокаивала, там лампа перегорела. Так сказать, добавила последний штрих.
— Я немедленно пошлю туда монтера, — заверил ее Мортон. — Спасибо за ваши старания, мисс Дежардин. Попросите, пожалуйста, мисс Фиш пригласить сюда Билли и Генри.
— Хорошо.
Она вышла.
Мистер Мортон откинулся в кресле и с чистой совестью выбросил все происшедшее из головы. Когда в кабинет несмело вошли заядлые прогульщики Билли Делуи и Генри Треннант, он улыбнулся, бросил на них хищный взгляд и приготовился метать молнии. Недаром же он всегда говорил Генри Грэйлу, что ест прогульщиков на ленч.
Надпись, выцарапанная на крышке стола в средней школе города Чемберлена:
На прогулку вышел класс — и вот те раз:
Все купили эскимо, а Кэрри Уайт жует дерьмо.
Кэрри пошла по Ювин-авеню и у светофора свернула на Карлин-стрит. Она шла, повесив голову, и старалась ни о чем не думать. Боль в животе то накатывала, то снова отпускала, и Кэрри то замедляла шаг, то снова двигалась быстрее, как машина с расстроенным карбюратором. Взгляд невольно выхватывал всякие мелочи на мостовой. Сверкающие осколки кварца, замешанного в бетон. Расчерченные мелом и выцветшие от дождя клетки для «классов». Раздавленные шарики жевательной резинки. Кусочки фольги и фантики от дешевых конфет. Они все меня ненавидят, и это никогда не кончится. Им никогда это не надоест. Мелкая монетка, торчащая из трещины в мостовой. Кэрри бездумно шаркнула по ней ногой. Как приятно представлять себе Крис Харгенсен — она вся в крови и молит о пощаде. А по ее лицу ползают крысы. Вот так. Хорошо. Так ей и надо. Собачье дерьмо с отпечатком подошвы посередине. Рулончик почерневших пистонов, что какой-то мальчишка долбил камнем. Окурки. Дать бы ей камнем по голове, большим булыжником. Всем им. Хорошо. Хорошо…
(христос-спаситель кроткий и нежный)
Да, маме хорошо говорить, ей не приходится из года в год каждый день ходить среди волков. Над ней не смеются, не издеваются, не указывают на нее пальцем… Но разве не говорила она, что грядет день Страшного Суда
(имя сей звезде будет полынь и из дыма выйдет саранча и дана будет ей власть какую имеют земные скорпионы)
и ангел с мечом?
Вот бы этот день настал прямо сейчас, и Христос явился не с агнцем и пастушьим посохом, а с булыжником в каждой руке, чтобы крушить насмешников и мучителей, чтобы с корнем вырывать и уничтожать визжащее от страха зло — ужасный Христос, кровавый и праведный…
И вот бы стать ей Его мечом и Его правой рукой…
Кэрри изо всех сил старалась, чтобы ее приняли за свою. Сотни раз обманывала по мелочам маму, пытаясь стереть этот зачумленный красный круг, что появился вокруг нее с того самого дня, когда она в первый раз вырвалась из властвовавшего над ней мира маленького дома на Карлин-стрит и с Библией под мышкой явилась в начальную школу. Она все еще помнила тот день, колкие взгляды и жуткое, неожиданное молчание, когда она встала на колени перед ленчем в школьном кафетерии — в тот день начался смех, зловещее эхо которого не утихало все эти годы.
Красный зачумленный круг был, как кровь, — можно стирать, стирать и стирать, но след все равно остается. С тех пор Кэрри никогда не молилась на коленях в общественных местах, хотя мама об этом и не знала. Но в памяти — у нее и у них — тот день сохранился. А сколько нервов стоила ей поездка в летний христианский лагерь! Даже деньги она заработала тогда сама, шитьем на дому. И все это время мама с мрачным выражением лица твердила, что это грех, что там сплошные методисты, баптисты и конгрегационалисты, а это опять грех, грех, грех… Она запретила ей купаться. И хотя Кэрри все равно купалась и даже смеялась, когда ее топили целой компанией (до тех пор пока в легких не осталось воздуха — а они снова и снова заталкивали ее в воду — и она, испугавшись, не начала кричать), и участвовала в любых лагерных мероприятиях, над «молельщицей Кэрри» постоянно издевались и подшучивали. Она уехала тогда за неделю до окончания смены, с красными, запавшими от слез глазами, и мама, встретив ее на автобусной станции, сурово сказала, что ей следует как зеницу ока хранить память о давешних материнских наставлениях — доказательство того, что мама все знает, что мама всегда права, что единственная надежда на покой и спасение лежит внутри красного круга