— Вам наконец угодно было выразиться ясно, — заметил я.
— Мне кажется, я с самого начала выражался ясно! — яростно воскликнул он. — Я заботливый отец, мистер Бальфур, но благодаря богу терпеливый и рассудительный человек. Многие отцы, сэр, сразу же потащили бы вас или под венец, или на поединок. Мое уважение к вам…
— Мистер Друммонд, — прервал я, — если вы питаете ко мне хотя какое-либо уважение, то прошу вас не повышать голоса. Нет никакой надобности орать на человека, который находится в той же комнате и слушает вас с большим вниманием.
— Совершенно верно, — заметил он внезапно изменившимся голосом. — Простите, пожалуйста, отцу его волнение.
— Итак, я понимаю… — продолжал я. — Не стану обращать внимание на второй выход, о котором вы совершенно напрасно упоминаете. Я понимаю из ваших слов, что могу ждать поощрения в случае, если захочу просить руки вашей дочери.
— Вы прекрасно выразили свою мысль, — сказал он, — я вижу, что мы отлично поладим.
— Это еще увидим, — отвечал я. — Я, однако, не скрываю, что питаю к леди, о которой вы упоминаете, самую нежную привязанность и что даже во сне мне не снилось большее счастье, чем получить ее руку.
— Я знал это, я был уверен в вас, Давид! — воскликнул он, протягивая мне руку.
Я отстранил ее.
— Вы слишком торопитесь, мистер Друммонд, — сказал я. — Надо выяснить еще некоторые условия. Здесь есть одно препятствие — не знаю, как нам удастся устранить его. Я уже говорил вам, что ничего не имею против этой женитьбы, но имею основание предполагать, что молодая леди найдет много возражений.
— На это нечего обращать внимание, — сказал он. — Я ручаюсь за ее согласие.
— Вы, кажется, забываете, мистер Друммонд, — заметил я, — что даже в обращении со мной вы употребили два-три невежливых выражения. Я не хочу, чтобы вы подобным образом говорили с молодой леди. Я должен говорить и думать за нас обоих! Примите к сведению, я вовсе не желаю, чтобы ее приневолили выйти за меня, так же как не хотел бы, чтобы меня принудили жениться на ней.
Он сидел и глядел на меня с сомнением и гневом.
— Вот как мы решим, — заключил я. — Я с радостью женюсь на мисс Друммонд, если она согласится выйти замуж за меня добровольно. Но если у нее есть хоть малейшее возражение, чего я имею основания опасаться, я никогда не женюсь на ней.
— Хорошо, хорошо, — сказал он, — это легко выяснить. Как только она вернется, я расспрошу ее и надеюсь успокоить вас…
Я снова прервал его:
— Прошу вас не вмешиваться, мистер Друммонд, или вы можете в другом месте искать жениха для вашей дочери, — сказал я. — Я буду действовать один, и предоставьте мне судить. Я сам разузнаю все подробно. Никто другой не должен вмешиваться в это дело, и менее всего вы.
— Честное слово, сэр, — воскликнул он, — по какому праву вы будете судьей?
— По праву жениха, как мне кажется, — ответил я.
— Это придирки! — закричал он. — Вы уклоняетесь от фактов. Дочери моей не остается выбора. Репутация ее испорчена.
— Прошу прощения… — сказал я. — Пока это дело известно только вам и мне, то ничего не испорчено.
— Кто мне поручится за это? — воскликнул он. — Разве я могу допустить, чтобы репутация дочери моей зависела от случая?
— Вам следовало гораздо раньше подумать об этом, — отвечал я, — прежде чем вы так неосторожно покинули ее, а не тогда, когда уже было слишком поздно. Я отказываюсь считать себя ответственным за вашу небрежность и никому не дам запугать себя. Мое решение твердо, и что бы ни случилось, я ни на волос не отступлю от него. Мы останемся здесь вдвоем до ее возвращения; потом, без слова или взгляда с вашей стороны, она и я уйдем переговорить. Если она скажет, что согласна, я сделаю этот шаг; если же нет, то не сделаю.
Он вскочил со стула как ужаленный.
— Я понимаю вашу хитрость, — воскликнул он, — вы будете стараться, чтобы она вам отказала!
— Может быть, да, может быть, нет, — сказал я. — Во всяком случае, таково мое решение.
— А если я не соглашусь! — воскликнул он.
— Тогда, мистер Друммонд, придется прибегнуть к поединку, — отвечал я.
Я не без страха произнес эти слова. Не говоря уже о том, что он был отец Катрионы, его высокий рост, необыкновенно длинные руки, почти такие, как у его отца, его умение фехтовать — все это делало его опасным противником. Но я напрасно тревожился. Бедная обстановка моей квартиры — он кажется, не обратил внимания на платья дочери, которые, впрочем, все были новы для него, — а также то, что я не хотел давать ему взаймы, навели его на мысль, что я очень беден. Неожиданное известие о моем наследстве открыло ему его глаза. Ему так понравился его новый план, что он, я думаю, согласился бы на что угодно, только бы не драться со мной.
Он еще некоторое время продолжал спорить, пока я не сказал фразы, которая заставила его замолчать.
— Если вы так противитесь моему свиданию наедине с молодой леди, — сказал я, — то, вероятно, у вас есть причины думать, что я прав, опасаясь ее отказа.
Он пробормотал какое-то извинение.
— Все это чрезвычайно раздражает обоих нас, — прибавил я, — и мне кажется, нам было бы лучше благоразумно помолчать.
Мы так и сделали и молчали до самого прихода девушки. Если бы кто-нибудь видел нас, то нашел бы, я думаю, что мы представляли очень смешную пару.
Я отворил Катрионе дверь и остановил ее на пороге.
— Ваш отец желает, чтобы мы пошли погулять, — сказал я.
Она взглянула на Джемса Мора, кивнувшего ей головой, и, как дисциплинированный солдат, повернулась и пошла со мной.
Мы шли по одной из наших прежних любимых дорог, где часто ходили вместе и где были так счастливы. Я шел немного позади и мог незаметно наблюдать за ней. Стук ее маленьких башмаков по дороге звучал необыкновенно мило и грустно. Мне казалось странным, что сейчас должна решиться моя судьба, и я не знаю, слышу ли эти шаги в последний раз, или же звук их будет сопровождать меня, пока нас не разлучит смерть.
Она избегала глядеть на меня и шла все вперед, точно догадываясь о том, что будет. Я понимал, что должен поскорее высказаться, пока еще не лишился храбрости, но не знал, как начать. В этом затруднительном положении, когда девушку почти насильно заставляли выйти за меня замуж, излишняя настойчивость с моей стороны была бы неприличной, а между тем мое молчание свидетельствовало бы о равнодушии к ней. Я беспомощно стоял между этими двумя крайностями, и когда наконец решился заговорить, то заговорил наудачу.
— Катриона, — сказал я, — я нахожусь в очень тяжелом положении… нет, скорее оба мы. Я был бы очень благодарен вам, если бы вы обещали дать мне сперва высказаться и не прерывали бы меня до конца.