— До свидания, Норма, — проговорил он и закурил. — До скорого, старушка моя!
Луис поддержал старика за плечи с одной стороны, с другой — брат Нормы, невольно оттеснив похоронных дел мастера и его сына. Здоровяки племянники (или внучатые, троюродные, в общем, самые-самые) уже отчалили, сочли, что обязанности свои они выполнили — тащить и погружать на катафалк гроб. Выросли они вдалеке от стариков. Норму знали больше по фотографиям да по двум-трем «визитам вежливости»: выпить пивка с Джадом, отведать стряпню Нормы, терпеливо выслушать истории о временах далеких и неведомых, отмечая, что даже в ту доисторическую пору, оказывается, люди тоже мыли и до блеска надраивали машины, играли в шары, даже смотрели с друзьями по телевизору боксерские поединки. Но вот званый вечер подходил к концу, и гости, облегченно вздохнув, откланивались.
Джад для семьи был осколком прошлого, этаким астероидом: оторвался от планеты и несется прочь, все меньше и меньше — едва разглядеть, все дальше и дальше в былое. Фотографии в альбоме. Рассказы старика в душной, жарко натопленной гостиной. Но сами-то гости не старики. Их не мучает артрит. У НИХ кровь исправно бежит по жилам. Прошлое неслось мимо них, иногда они лениво придерживали его, разглядывали и равнодушно отпускали. Что им человеческое тело? Всего лишь конверт, в который Господь запечатывает свое послание Вселенной, душу человека — так учат многие церкви. Ну, а оцинкованный гроб призван и конверт сохранить, и послание. Хотя для этих молодых людей прошлое — послание давно прочитанное — нужно отложить в сторону, чтоб не мешало.
БОЖЕ, СПАСИ ПРОШЛОЕ! — взмолился Луис.
Его бросило в дрожь при мысли, что наступит день и его собственные внуки воззрятся на него как на ЧУЖОГО — с головы до пят. И неважно, что это и его плоть и кровь, дети его детей, если, конечно, у Элли и Гейджа будет потомство, и он, Луис, доживет до той поры. Да, вот так меняется представление о прошлом и настоящем, так приходят в упадок семейные узы, а со старых фотографий смотрят совсем юные лица.
БОЖЕ, СПАСИ ПРОШЛОЕ! — снова взмолился он и еще крепче обнял старика. В изножье гроба положили цветы, и задняя дверца катафалка автоматически опустилась. Луис вернулся за дочкой к церкви, и вдвоем они пошли к своей машине. Луис крепко держал девочку за руку: неровен час — поскользнется, туфельки у нее новые, на кожаной подошве. Одна за другой, урча моторами, машины разъезжались.
— А почему у них фары горят? — с тихим удивлением спросила Элли. — Ведь сейчас и так светло.
— Это, малышка, в честь покойной. — И Луис включил фары своей машины. — Поехали!
Наконец-то! Они едут домой, похороны — позади. Собственно, не похороны, а лишь панихида в церкви у Горы Надежды. А земле Норму предадут лишь по весне, когда выроют могилу на кладбище. Элли вдруг ударилась в слезы.
Луис удивленно, не без тени тревоги, посмотрел на дочь.
— В чем дело, родная моя?
— Не будет больше печенья, — сквозь слезы сказала Элли. — У нее самое вкусное овсяное печенье было… и больше не будет… Потому что она умерла. Пап, ну почему люди непременно умирают?
— Не знаю даже, — смутился Луис. — Может, чтоб новым людям место освободить, тем, кто подрастает, ну, вот как ты или Гейдж.
— Ни за что не выйду замуж! Ни за что не рожу детей! — решительно заявила кроха. — Тогда и не умру! Это так ужасно! Так ди-и-и-ко!
— Но со смертью кончаются и страдания, — спокойно возразил Луис, — я врач и вижу, как люди мучаются. Невыносимо изо дня в день видеть их мучения. Поэтому я и перешел в университетский лазарет. Молодые, конечно, тоже болеют… им тоже бывает плохо, но с настоящими страданиями их болезни не сравнить. — Луис помолчал. — Поверь, малышка, в старости людей смерть уже не так страшит, не кажется ужасной или дикой, как тебе. А перед тобой долгая-предолгая жизнь.
Элли уже не плакала, лишь всхлипывала, а вскоре и совсем успокоилась и даже спросила, нельзя ли включить радио. Луис кивнул, и дочка тут же поймала песню популярного ансамбля «Этот старый дом», принялась подпевать. А дома стала увлеченно рассказывать матери о похоронах. Рейчел — молодец, выслушала дочь спокойно, с пониманием и сочувствием… только вот лицом была бледнее обычного да и задумывалась то и дело о чем-то своем.
Элли спросила, умеет ли мама печь овсяное печенье.
Рейчел словно дожидалась этого вопроса: тут же отложила вязанье, встала.
— Хочешь, сейчас напечем?
— Ура! — обрадовалась Элли. — Честное слово, прямо сейчас?
— А что нам мешает? Пусть только наш папа с Гейджем посидит часок.
— Посижу с удовольствием, — откликнулся Луис.
Вечером он просмотрел медицинский журнал, сделал несколько пометок. Снова всколыхнулся старый, как мир, спор: в каких случаях накладывать швы, и как они должны заживать. Поистине, тесен мир хирургов. Обе спорящие стороны кивают на природу, и к соглашению им не прийти, свои взгляды и психологию не переделать.
Луису захотелось тем же вечером написать бунтарское письмо: точка зрения автора статьи неубедительна; приведенные примеры — лишь частные случаи, и не стоит обобщать; а само исследование грешит серьезнейшими, если не преступными, недочетами. Короче говоря, Луис преисполнился решительности ниспровергнуть наглого автора, причем непринужденно и остроумно. Он начал рыться в книжном шкафу в поисках монографии Траутмена «Лечение ран». Но тут заслышал на лестнице шаги Рейчел.
— Ты спать собираешься, Лу?
— Немного погодя. — Он оглянулся на жену. — Все в порядке?
— Да, дети уже спят.
— Они-то спят, а вот ты почему-то не спишь. — И взглянул на Рейчел пристальнее.
— Не беспокойся за меня, Лу. Я просто сидела и читала.
— Честное слово? Не лукавишь?
— Честное-пречестное, — Рейчел улыбнулась. — Луис, до чего же я тебя люблю!
— И я тебя. — Он снова бросил взгляд на книги, и, конечно же, на самом виду оказался Траутмен! Луис взялся за солидный том.
— Пока вас не было, Чер крысу притащил, — продолжала Рейчел и попыталась беспечно улыбнуться. — Фу, такая мерзость!
— Да, незадача, — сконфуженно пробормотал Луис, боясь тоном выдать свою вину. — Тяжело тебе пришлось?
Рейчел уселась на ступеньки. Во фланелевом розовом халатике, без краски и помады, с собранными в хвостик волосами, она казалась маленькой девочкой.
— Я, конечно, ее выбросила. Но, знаешь, кота мне пришлось шлангом от пылесоса отгонять. Не отходил, понимаешь от… от трупа. Даже рычал на меня. Не шипел, а именно рычал! Такого в жизни не было! Он изменился в последнее время. Как по-твоему, Луис, у него с головой все в порядке?