Она до смерти перепугалась.
И даже не идиотских угроз или оскорблений, а того, что это оказалось так близко к ней. В ее собственном компьютере. В ее собственной верстке. В том, что было, или казалось, самым главным.
Тот человек, похоже, отлично знал, как лишить ее самообладания, и сделал это безукоризненно. Пока что у нее получалось скрывать от всех, что она боится компьютерной верстки, но надолго ли ее хватит?! И что она станет делать, когда не хватит?!
Лет пять назад приключилась с ней неприятная история.
Какие-то придурки повадились краской из баллончика малевать на двери ее машины гадкое слово. Всем во дворе было известно, кому принадлежит эта машина, и все относились к ней уважительно, даже место для нее всегда оставляли, да и двор на Ленинских горах был спокойный, солидный и хорошо устроенный.
Потом завелись эти самые придурки. Скорее всего, они откуда-то набегали именно затем, что испоганить ее машину, вряд ли этим занимался кто-то из своих.
Алина перекрасила дверь. Потом перекрасила еще раз. Потом это превратилось в своего рода соревнование – она перекрашивала, а слово возникало на нем вновь, как по мановению некой ведьминской палочки – ведь наверняка такая существует, раз уж есть волшебная!
Потом приехал отец и долго бушевал и доказывал дочери, что “нужно немедленно обратиться в компетентные органы”.
Дочь решительно не желала ни в какие органы обращаться.
Придурков поймал сосед, о котором Алина не знала ничего, кроме имени – Иван – и того, что каждое утро он выходил бегать со своей громадной, черной, страшной собачищей.
Собственно, собачища их и поймала.
Как-то утром машина под окнами закричала страшным голосом. Муж, как обычно, спал – Алинины проблемы никогда его особенно не интересовали, – и она выскочила на балкон в ночной рубашке и валенках. Холодно было. Зима.
Возле своей машины, под желтым светом фонаря, она разглядела собаку, равнодушно сидящую на заднице, соседа и еще кого-то.
– Спуститесь, – негромко попросил Иван. – Сигнализация сработала, выключить бы.
– Я сейчас! – крикнула Алина.
– Да не торопитесь, – так же негромко сказал сосед. – Мы вас подождем.
Алина нацепила горнолыжный комбинезон, привезенный вчера из химчистки и оставленный в пакете под дверью, сунула ноги в унты, которые на заказ шили для нее в Красноярске, натянула куртку, схватила ключи и выскочила на лестницу.
Когда она вывалилась из подъезда, сосед все так же приплясывал возле ее машины – в джинсах и глупой спортивной курточке. Собачища равнодушно сидела.
– Здрасти, – весело поздоровался Иван.
– Здравствуйте, – пробормотала Алина и, вытянув руку, остановила наконец заунывные вопли своей машины. Короткий писк, и все смолкло. – Господи, что случилось?
– Да ничего, – сказал сосед, продолжая приплясывать, – все отлично. Я на полчаса раньше вышел, специально. Хотел поглядеть, кто это вам пакостничает.
И увидел. А вы хотите?
Алина перевела взгляд вниз и налево, куда он кивнул. В грязном сугробе сидели двое, таращились из него, как перепуганные совы. Собачища, оказывается, не просто так сидела на заднице, а со смыслом – перекрывала пути к отступлению.
– Ну чего, братва? – весело спросил сосед. – Что теперь делать-то будем?
Братва жалась друг к другу и испуганно молчала.
Они оказались юнцами лет по восемнадцать, а Алина думала, что это какие-то дети безумствуют.
– Ну, объясните тете, какого хрена вы ей всю машину испоганили? Что ни день, она на покраску едет, как на работу! А?!
Братва молчала и, видимо, намеревалась промолчать весь допрос, но тут собачища повернула к ним башку, разинула пасть и гавкнула, как будто пушка стрельнула.
Эхо прокатилось по заснеженному сталинскому двору и умерло вдалеке, за “ракушкой” пенсионера Федотушкина.
Братва вздрогнула. Алина вздрогнула тоже и уронила в снег ключи. Собака больше не гавкала, и это почему-то еще больше удручило братву, которая тут же стала сбивчиво объяснять, что она шутила. Братва то есть.
– Вот и хорошо, – похвалил Иван, не переставая прыгать. – Вы так больше не шутите, ребята.
Те поклялись, что больше так шутить не будут, и сосед опять их похвалил.
А потом он заставил их надпись с двери оттереть.
Это было невозможно – замерзшая краска не оттиралась ни в какую, уж Алина за последнее время про это узнала все! А он заставил.
– Рукавом, – равнодушно сказал он, когда юнцы стали вопрошать, каким образом они будут оттирать. – Не хотите, можете языками слизать, мне без разницы.
И приступайте, приступайте, это дело небыстрое!
И они начали оттирать.
Они слюнявили пальцы, скребли ногтями, скулили, косились, стояли коленями в снегу, плевали на дверь и терли обшлагами курток, и сосед не ушел, пока они не оттерли все.
– Придется еще раз покрасить, – сказал он Алине, оценивая работу, – былая красота не достигнута. Зато проблем у вас больше не будет, это точно.
– Спасибо.
– Сволочей учить надо, – напоследок сказал сосед. – Никакого другого способа борьбы нет. Если учить не получается, значит, травить надо, как колорадских жуков. А вы за ними подчищаете! Им только того и нужно, развлечение какое у них шикарное! Из-за них, поганцев, звезда машину каждый день красит!
Алина обиделась.
– Я же не могла их тут ловить, как вы!..
– А надо было, – сказал он назидательно и убежал со своей собачищей, и все и вправду прекратилось.
Она подумала об этом именно сейчас, потому что история с машиной потом вспоминалась как одна из самых смешных и милых в ее жизни. Она даже всем знакомым ее рассказала, и все веселились и хохотали, особенно когда она в лицах описывала, как братва канючила, сосед прыгал в своей глупой куртчонке, а собачища равнодушно косилась.
Она не смогла бы этого объяснить, но ее собственная машина была гораздо менее личным и драгоценным для нее, чем… верстка программы.
В этой верстке как будто было сосредоточенно все, чем она жила – ее профессионализм, верность работе, ее успешность и многолетний опыт, и радость, с которой она каждое утро проходила в рамку с надписью “Эфирная зона. Вход строго по пропускам”.
Невозможно было придумать ничего более подходящего, чтобы сокрушить ее, сбить с ног, заставить страдать и бояться.