Уютное гнездышко, убежище звезды – черт побери все на свете!.. Он-то как сюда попал?!
Он еще потоптался, покосился на нее. Она улыбалась глянцевой телевизионной улыбкой, как будто в камеру, и эта улыбка сильно его задела.
– Пока.
– Пока.
Она поцеловала его в щеку глянцевым телевизионным поцелуем – лучше бы не целовала! – и одним движением открыла оба замка.
Ники протиснулся мимо, выбрался на площадку и глупо помахал рукой, в которой были зажаты перчатки.
Она кивнула и закрыла дверь.
Попрощались.
На лифте он не поехал. Он бы умер от клаустрофобии, хотя ничем таким никогда не страдал.
Он сбежал восемь этажей вниз, сильно грохоча ботинками по ступеням, и бабулька-вахтерша высунулась на грохот из своей каморки – очки сдвинуты на кончик носа, а в руке газета.
Интересно, что она читает в семь часов утра?!
– До свидания, – пробормотал Ники, посмотрел на газету и усмехнулся.
Называлась она “Эротика и жизнь” – дает бабулька-вахтерша!
* * *
…”Лендровер” встретил его привычным холодным и острым запахом. Пахло кожей, сложной автомобильной парфюмерией, которую он любил, и Алиниными духами.
Он повернул ключ и посидел, прислушиваясь к ровному урчанию двигателя.
Духи.
Он хмуро оглядел салон и увидел. Ее вчерашний шарфик, который она сорвала с шеи, когда они начали безудержно целоваться, потому что вдруг оказалось, что нет никакой возможности дотерпеть до дома, был засунут в карман на двери. Перегнувшись, Ники потянул за тонкую ткань и вытащил его весь.
Черт возьми. Ужас.
Шарфик перетекал у него по ладони, а он сидел и смотрел, как перетекает.
Он не пойдет назад – ни за что. Они уже попрощались – кончено. Он “держит себя в руках и отдает себе отчет” – как всегда.
Вот вернется из Багдада, и они… они…
Что?..
Поженятся? Будут жить долго и счастливо? Состарятся вместе? Родят красивых и здоровых детей и умрут в один день??
Он сжал кулак с шарфиком – показалось, что в там ничего нет, – потом решительно сунул его в карман, дернул рычаг и нажал на газ. “Лендровер” прыгнул, приземлился, слегка дрогнул тяжелым и сильным телом, похожим на его собственное, – Ники всегда считал, что они похожи, он и его машина.
У него еще были дела. Он должен поставить на стоянку машину, съездить на Би-би-си и успеть на самолет.
С Алиной Храбровой он уже попрощался.
* * *
Пошел сюжет, студия на две минуты и сорок семь секунд вылетела из эфира, и Храброва сказала громко:
– Ребята, у меня в “ухе” звук плавает. Что там у вас, Костя?
Операторы зашевелились за камерами, все сразу, как большие рыбы в стоячей воде, и опять замерли.
– Алин, – громыхнуло сверху, – чуть влево сдвинься. Ну, на пять миллиметров. Да-да, все, стоп! Отлично.
– И с суфлером сегодня что-то, – рассеянно сказала она. В суфлер она даже не смотрела.
Это традиция такая, Ники знал. Когда все слишком гладко, что-нибудь непременно случается. Хоть что-то должно быть “не так”. Иногда они сами выдумывали проблемы, чтобы “не сглазить”.
– Алина, следующим идет Афганистан.
– Я знаю. Кость.
Ники стоял и смотрел, сунув руки в карманы.
Они уже попрощались. Зачем он здесь?..
Тут она вдруг подняла голову, моргнула от изумления и уставилась на него. Прямо ему в лицо своими карими глазищами, “известными миллионам зрителей в этой стране.
– Ники?!
Он очнулся и понял, что давно уже вышел из-под света, который делал его невидимым, и теперь торчит почти посередине студии, прямо под операторским краном.
– Что ты здесь делаешь?!
Он засуетился, оглянулся, стал отступать, вся студия, казалось, пялится на него, и громоподобный “голос с небес” вдруг грянул:
– Минута до эфира, что там у вас, черт возьми?!
– Ники, почему ты не улетел?!
– Я… сейчас улечу.
Секунду она смотрела ему в глаза – только одну секунду.
И вдруг вскочила.
По студии как будто промчался торнадо.
– Алина!..
– Вернись! Сядь!
– Твою мать!.. Что там происходит?! Юра!
– Сорок шесть секунд!
– До эфира сорок шесть секунд, вашу мать!..
Никто ничего не понимал.
Старательно балансируя на тоненьких и не правдоподобно высоких каблуках, которые она надевала только в эфир, Алина Храброва скатилась с подиума, пригнулась, перебежала под краном – студия и аппаратная ахнули десятком перепуганных голосов, – и подбежала к Никите Беляеву.
– Алина!!! – заревело и завыло из всех динамиков. – Тридцать секунд! Вернись!
Ники понял, что она намерена сделать, только в самый распоследний момент. Понял и едва успел раскинуть руки, и поймать ее, и прижать к себе.
Сердце на этот раз точно разорвалось.
– Алина! Вернись!
– Двадцать пять секунд!
– Ребята, что делать?!
– Костя! Останови ее!
Наверху распахнулась дверь, и кто-то побежал, громко топая, по металлической лестничке, чтобы вернуть на место впавшую в буйное помешательство звезду, решившую погубить не только программу, но и все Российское телевидение, так сказать, в целом.
Федеральный эфир смотрят все – не только рабочие и колхозники, не только шахтеры и вахтеры, бурильщики и курильщики, но еще и министры, вице-премьеры, отдыхающие от государственных забот, и парочка-троечка олигархов, и десятка два телевизионных боссов со всех каналов, да мало ли еще кто!..
Она прижалась накрашенной душистой щекой к его щеке, очень близко сияли темные глазищи, всегда приводившие его в трепет – ни у кого, кроме нее, не было таких ярких, таких страшных, таких веселых глаз!
– Алина, что случилось?!
– Алиночка, может, тебе валокордину?!
– Беляев, уходи уже!!
– Ребята, есть у кого-нибудь успокоительное?!