Саша? Саша?!

Лучшая из всех известных ему женщин. Единственная, кто не пугал и не мучил его.

Он сел в машину, запустил двигатель и отъехал за угол.

Толстые пальцы сами по себе барабанили по рулю, и он вдруг удивился, что у него такие толстые пальцы.

Леночка звала его жирной свиньей. Он и есть жирная свинья. Жирная трусливая свинья Он решительно достал телефон и набрал номер.

— Черный, — сказал он, когда ответили, — ты только меня не перебивай. Я тебе сейчас… расскажу.

Он рассказал все, что видел и слышал, и приказал Чернову думать. После этого ему стало еще хуже, чем было.

«Сейчас я приеду домой, обниму Ивана, подышу ему в макушку, и все будет хорошо. Все будет хорошо. И на все остальное мне наплевать, мать вашу! Наплевать…»

* * *

Едва открыв дверь в квартиру, он понял: что-то случилось.

С ключами в руках он замер, как насторожившаяся собака, которая верхним чутьем пытается уловить, что не правильно в окружающем ее привычном мире.

Первое, что было совершенно не правильно, — это то, что где-то хохотал Иван. Не рыдал. Не орал. Не бился в истерике, а хохотал.

Второе — не работал телевизор. Степан не слышал ни сокрушительной стрельбы, ни политических новостей, ни воплей восторженных зрителей.

И еще чем-то пахло. Чем-то таким, отчего у него вдруг стало пусто и гулко в животе и показалось, что он немедленно умрет, если не съест этого… что так пахнет.

Забыв снять ботинки, зажав в кулаке ключи, осторожно, как сапер, боящийся нарваться на мину, он двинулся в глубь квартиры, заглядывая по дороге во все двери.

В Ивановой спальне горел свет. Иван, по-турецки скрестив ноги, сидел в кровати на одеяле и хохотал так, что время от времени заваливался на бок в приступе буйного восторга.

На полу, под торшером, тоже скрестив ноги, сидела — Степан закрыл глаза и пошатнулся — прибалтийская крыса Инга Арнольдовна и читала в лицах «Трое в лодке, не считая собаки».

«Этого не может быть. Я ошибся квартирой. Или домом. Или жизнью».

И еще он подумал: «Хватит. На сегодня мне уже хватит удовольствий. Я больше не вынесу».

— Добрый вечер, — проговорил он мрачно, — что тут происходит?

Развеселая парочка разом встрепенулась и замерла, одинаково вытянув шеи.

— Папка! — завопил Иван. — Папочка приехал!

И кинулся ему на шею. Как правило, по вечерам он прятался за диваном.

Степан растерянно подхватил его, стукнув по спине портфелем, который он так и не догадался отпустить, и потерся щекой о золотистую макушку и даже чуть-чуть подышал в нее.

И ему стало легче.

— Прошу прощения за вторжение, — проговорила прибалтийская крыса сдержанно, — но у нас не было другого выхода.

— Как вы сюда попали? — буркнул Степан.

— Клара Ильинична не пришла! — заорал Иван ему в ухо и запрыгал на нем, как бандерлог на пальме, вцепившись руками и ногами. — Не пришла, не пришла, не пришла!! И Инга Арнольдовна повезла меня домой!

— А мне нельзя было позвонить? — Он сам не понимал, что с ним, почему он так злится, что хочет изобразить. Гнев? Неудовольствие? Все, что угодно, кроме того, что изобразить бы следовало, — благодарности. Все уже было ему ясно — произошел некий форс-мажор, и эта… как ее… Ингеборга этот форс-мажор ликвидировала. Ну и спасибо ей большое!.. И до свидания!..

— Мы вам звонили, — сказала она все так же сдержанно, — и на работу, и на мобильный. На работе вас не было, а мобильный…

— Да, — перебил он, — знаю. Не отвечал.

Он вдруг так устал, что ему расхотелось жить. Вообще жить, а не только задавать вопросы и выслушивать ответы.

— Подожди, я руки помою, — сказал он Ивану и опустил его на диван.

Он вымыл руки, вышел из ванной, уселся за стол в гостиной и потер лицо. Потом потянулся за телефоном.

«На удивление милый и общительный человек», — подумала Ингеборга, глядя в его солдатский затылок.

— И что, Клара Ильинична совсем не пришла? — не оборачиваясь, спросил он как бы в пространство, но, надо полагать, у нее.

— Пришла, — призналась Ингеборга, решив, что терять ей, кроме жизни, все равно нечего, — она пришла, час побыла с мальчиком, и я ее уволила.

Трубка упала из толстых пальцев и грохнулась на стол с противным пластмассовым звуком.

— Представляешь, как здорово, пап? — спросил в дверях Иван. Он стоял, завернувшись в плед, который простирался за ним, как шлейф. Мордаха у него была счастливой. — Она больше не придет, мне Инга Арнольдовна обещала! Представляешь, пап?!

— Да, — согласился Степан, — представляю. Так, а теперь объясните мне, что, в конце концов, произошло?

— Я уволила вашу няньку, потому что это никакая не нянька, а… — она поискала слово, — профессиональная садистка. Она даже двух слов не может сказать спокойно. Она терроризирует ребенка, как будто это ее главная задача. Она его унижает, заставляет выполнять ее идиотские приказания…

— Да вам-то что за дело, черт вас побери?!

— Да не меня черт побери, а вас черт побери! У вас нежный, милый, душевный мальчик, а вы растите из него неврастеника и лгуна! И все потому, что вам нет до него никакого дела!

— Значит, вам есть дело?!

— Мне есть!

— По какому праву вы вмешиваетесь в нашу жизнь?! Кто вас об этом просил? Что вам здесь нужно? Хотите, я заплачу вам за доставку моего ребенка, и проваливайте отсюда! Только для начала верните на место мою няньку!

— Найдите другую няньку, если не хотите, чтобы ваш сын пропал окончательно! Во что вы превратили его жизнь?! Он ждет вас с работы так, как будто его должны выпустить из тюрьмы, а вы ничего не замечаете! Он совсем вам не нужен, бедный малыш, и вы даже не думаете о том, что ему плохо с этой женщиной!

— А с какой женщиной ему будет хорошо?! Где я ее возьму?! Вот завтра кто приведет его из школы? Кто даст ему поесть? Кто будет делать с ним уроки?! А?! Я вас спрашиваю?!

— Вы заберете, и вы будете делать! Он ваш сын!

— Я не могу! Я работаю!

— Вы отец!