— Ты что? Заболел?
— Я вовсе не нуждаюсь в твоих обслуживаниях, — пробормотал Степан с ненавистью, — это тебе только кажется, что мной так просто управлять!..
Ей ничего не казалось, управлять им действительно было очень просто, но он должен — должен был! — сказать что-то такое, что убедило бы ее в том, что он вполне самостоятельная и сильная личность, а не кабан в период гона.
Убедить следовало не столько ее, сколько себя.
— Степочка, ну что ты расстроился! — весело проговорила Леночка, явно ожидая продолжения душераздирающей сцены. — Я просто говорю, что не смогу всю оставшуюся жизнь с тобой спать. Мы ведь в разводе, солнышко, ты не забыл? Тебе нужно найти кого-нибудь, какую-нибудь де-е-евочку, молоденькую и свеженькую, без больших запросов и, главное, неопытную, а ребенок тебе только мешает. Правда же мешает? Ты уже всем показал, какой ты превосходный отец, а я наглое чудовище, ну и хватит! Мамашка твоя умерла, бояться тебе некого, так что брось дурака валять, отдай ты его в интернат, освободись немножко…
Выворачивая подкладку кармана, он вытащил связку ключей и трясущимися липкими руками отцепил ключ от Леночкиной квартиры. И швырнул его в сторону кухни. Потом он взял двумя руками телефон, посмотрел на него с недоумением, грохнул на пол — телефон взвизгнул почти человеческим голосом, — поддал ногой и выскочил на лестницу.
Все. Хватит.
«Это был последний раз. Ясно тебе? Это был самый последний раз. Я больше не могу. В следующий раз я ее просто убью. До смерти. Меня посадят, и Ивана отдадут в детдом. Этого не должно случиться. Я нормальный, вменяемый, я контролирую себя. Я больше к ней не поеду. Я поеду домой. К Ивану».
Степан забрался в машину и захлопнул за собой дверь.
Вечерний шум по-весеннему активного тесного московского двора, где выгуливали собак, гоняли в футбол, хохотали на кособоких лавочках, сразу отдалился и словно перестал иметь отношение к Степану.
«Все эти люди сами по себе, а я сам по себе. Мне никто не нужен. У меня есть Иван, и я сейчас к нему поеду».
Когда он открыл дверь в свою квартиру, у него как-то неожиданно и сразу кончились все силы. При мысли о том, что он должен нагнуться и снять ботинки, его чуть не вырвало. И еще, думая об Иване, он совершенно забыл о присутствии в его доме прибалтийской крысы. Тем не менее она присутствовала — Степан слышал ее голос и чувствовал ее запах.
Степан нагнулся и, кряхтя, стал стаскивать ботинки.
Значит, ему придется здороваться с ней, смотреть на нее, отвечать на ее вопросы и задавать свои — не может же он не поинтересоваться у гувернантки, как его ребенок провел день!
— Папка!! — закричал Иван у него над ухом. — Папка приехал!
Не давая Степану разогнуться, Иван обнял его ручками-палочками за шею, прижался крепко-крепко, выражая охвативший его восторг и не обращая никакого внимания на то, что стоять в таком положении отцу очень неудобно.
— Пап, хочешь, я тебе покажу, какую мы книжку сегодня купили?! Называется «Танки». Пап, ты знаешь, какой был самый мощный танк во время войны? Пап, а что такое план «Барбадоса»?
— Не «Барбадоса», а «Барбаросса».
— Да. Пап, а ты знаешь, что по этому плану «Барбоса» к Москве шла целая армия танков, а у нас к тому времени только-только стали делать Т-34…
— Не «Барбоса», а «Барбаросса».
— Ну да. Пап, вот твои тапки. Сегодня приходила убираться Валентина Ивановна, она их тряпкой протерла, а мне дала яблоко. Инга Арнольдовна сказала, что яблоко можно съесть, не дожидаясь обеда, потому что в яблоке очень мало калорий и оно не перебивает аппетит, а Клара мне никогда не разрешала до обеда яблоко съесть. Или грушу. Пап, ты купи нам завтра груш. Или арбуз. Лучше арбуз.
— Арбузы будут осенью. Сейчас плохие арбузы.
— Тогда груш. Еще даже лучше. Пап, я никак не мог желтую пижаму найти, а синюю Валентина Ивановна постирала, и она еще не высохла. Ты мне ее потом найдешь? А еще у немцев был танк «Малыш Вилли», он знаешь сколько весил? Двести тонн. А скорость у него была десять километров в час. Выходит, он не ехал, а еле плелся…
— Добрый вечер, Павел Андреевич.
Несколько ошарашенный обилием новостей, а также хорошим Ивановым настроением, к которому он был непривычен, особенно по вечерам, Степан слегка подвинул Ивана — Иван продолжал качаться на нем, как обезьяна на лиане, — и увидел Ингу Арнольдовну.
Так ее зовут или не так?
— Добрый вечер.
У него было замученное желтое лицо с синяками вокруг глаз и висков, с неопрятно вылезшей светлой щетиной и как будто блестящей пленкой на лбу и скулах. Может, заболел?
Степану было странно и неприятно, что она так пристально его рассматривает. Или в поспешном бегстве от Леночки он надел рубаху наизнанку? Или не застегнул штаны?
— Что вы меня рассматриваете? — спросил он недовольно. — Вы меня не узнаете?
Иван засмеялся, отцепился от отцовской шеи и повис на руке. Рука была толстая и очень надежная, как медвежья лапа.
— Вы здоровы? — помолчав, осведомилась Инга Арнольдовна. — У вас нет температуры?
Он сопнул носом, тоже совершенно по-медвежьи.
— Какая-то должна быть. Я же еще не покойник.
— Выглядите вы неважно, — сообщила Инга Арнольдовна. — Может быть, согреть вам чаю?
Это было совершенно неожиданное и странное предложение.
Почему она предлагает ему чай? В чем тут дело? Что ей может быть нужно? Что-то ведь нужно, раз она готова дать ему взятку, вот только что? Или он недостаточно искусно прыгал в кольцо и она хочет продолжить упражнения по приручению?
Он прошагал мимо нее к кухне, волоча на согнутой руке Ивана, который болтал ногами.
— Вам, наверное, домой пора, — громко сказал он оттуда, — не смею вас задерживать.
«Вот свинья какая, — подумала Ингеборта, и ей неожиданно стало весело. — Интересно, кто его так запугал, что он на меня даже смотреть не может? Жена, что ли?»
Где-то припадочным звоном зашелся мобильный телефон, и Иван моментально отцепился от медвежьей отцовской лапы и навострил уши. И весь напрягся. И стиснул костлявые острые кулачки.
Он боялся телефонов и ненавидел их.
— Ты что? — спросила у него изумленная Ингеборга. — Что случилось, Иван?