«Что я делаю?! Что я делаю, черт бы побрал все на свете?!»
Ничего не помогало.
Свиное рыло вылезло наружу. Контролировать его он не мог. Оно творило что хотело и как хотело, сопротивление было невозможно.
Он поцеловал ее в губы, зная, что она испытывает отвращение. Потом поцеловал еще раз. И еще.
— Поставь меня, пожалуйста, — вдруг попросила она у его щеки, и от звука ее голоса он не то чтобы опомнился, а как бы понял, что именно происходит и что вот-вот произойдет.
Руки разжались сами, давая ей свободу. Она скользнула по нему вниз, но почему-то не отступила, только взяла его за плечи и повернула, безвольного, так, чтобы взглянуть в лицо.
Он не мог на нее смотреть.
— Что с тобой, Паша? — спросила она строго и с явным акцентом, от которого у него стало щекотно в позвоночнике. — У тебя совсем плохи дела на службе?
— При чем тут служба! — пробормотал он, кое-как сообразив, что именно нужно сделать, чтобы заговорить.
Странное дело, но губы почему-то послушались его.
— Тогда что случилось?
— Да ничего не случилось! — заорал он, неожиданно обретя силы и голос.
Господи, что ей от него нужно!.. В соответствии с его представлениями о жизни она давно должна изо всех сил бежать по улице, опасаясь, что он ее настигнет и изнасилует.
— Паша! — Ингеборга внезапно взяла его за щеки и повернула его голову так, чтобы ей удобнее было смотреть. Он осторожно потрогал ее ладони на своих щеках.
— Ты бы лучше… уехала, — пробормотал он растерянно и снова потрогал ее ладони, — я… мне не хочется тебя пугать, а я… знаю, что… Короче, я понимаю, что… Тебе правда лучше уехать. Я даже смотреть на тебя не могу спокойно, тем более сейчас. Правда. Я боюсь, что я не справлюсь, понимаешь?
— С чем не справишься? — Она была неумолима и не давала ему ни вырваться из ее ладоней, ни уйти от ответа.
— Ни с чем. С собой. Слушай, я правда прошу тебя!..
В его голосе и в глазах было такое отчаяние, что Ингеборга даже засмеялась тихонько.
Что происходит у него в голове?! Чего он наворотил там такого, что стоило бы таких мучений и такой ненависти к себе?!
Впрочем, ей было приятно, что он мучается. Это объясняло все необъяснимое, все его выкрутасы, пируэты, заходы, перепады настроения, угрюмую мрачность и внезапное веселье в самые неподходящие моменты.
И если бы он только знал, как просто для нее было разом избавить его от всех мучений! Как просто, приятно, единственно правильно!..
— Что? — спросил он настороженно и прижал ее ладони. — Тебе смешно?
— Павлик, — прошептала она игриво. Теперь она могла позволить себе все, что угодно. Даже игривость. Даже кокетство. Все стало легко, только он еще не знал об этом. — Павлик! — повторила она, потянулась и укусила его за запястье.
Вид у него стал такой растерянный, что она едва удержалась, чтобы не расхохотаться во все горло.
Господи, как все замечательно! Все просто прекрасно! Она даже представить себе не могла, что все сложится так хорошо.
Только нужно немедленно сообщить ему об этом, иначе дело кончится разрывом сердца или чем-то в этом духе.
«Потом найду его жену и прикончу, — пообещала себе Ингеборга, — причем не сразу, а в несколько приемов, чтоб больнее и дольше».
Она проворно вытащила свои ладони из-под его рук, обняла его и прижалась щекой к черному кашемиру водолазки.
Под водолазкой, совсем рядом с ее щекой, был он, Павел Степанов. Тяжело колотилось сердце, двигалась грудь, он шумно и коротко дышал.
— Ты просто дурачок, Паша, — негромко сказала Ингеборга и улыбнулась, не открывая глаз, — ты мне так… нравишься, что я даже… тебя боюсь. Мне кажется, что я тебя знаю всю жизнь. Я тебя даже приревновала к этой твоей офисной барышне, как там ее?..
— Нравлюсь? — переспросил он. — Я тебе нравлюсь?!
Он ничего не понимал. Он совсем ничего не понимал, кроме одного — почему-то она не кинулась спасаться, когда ей выпала такая возможность. Почему-то она осталась с ним, да еще говорит что-то несусветное, невозможное, странное…
Однако вполне реальной была ее щека на его водолазке, ее руки, обхватившие его, ее ноги, тесно прижавшиеся к его ногам, и мысль о том, что она не собирается никуда бежать, и ее кожа, ее тело — она вся, молодая, стройная, живая и теплая, отделена от него только тонким слоем одежды, эта мысль вдруг взорвалась в голове, и взрывная волна потрясла и сокрушила все, что еще оставалось там целого и вразумительного.
Второго шанса не будет. Больше он не даст ей времени на размышления. Ни за что.
За локти он рванул ее к себе, закинул ее руки себе за шею, стиснул, не зная, дает ли ей дышать. Сам он дышать почти не мог.
Почему-то в этот момент он напрочь забыл о ненавистном свином рыле, которое всю жизнь не давало ему покоя. Не стало никакого свиного рыла. Исчезла неконтролируемая свинячья похоть, осталось человеческое желание, огненное и поражающее воображение, как шаровая молния.
Так же, как и от шаровой молнии, от него не было спасения и избавления. В нем можно было только сгореть.
Ингеборга слегка застонала у его уха, изумляя и радуя его, ногами уцепилась за его ноги и повисла на нем, прижимаясь всем телом.
Никогда женщины не висели на нем. Никогда.
Не висели, не прижимались, не цеплялись лихорадочно, как в кино.
— Боже мой, — прошептала Ингеборга с болезненной усмешкой и изо всех сил дернула его водолазку. Боясь отпустить ее, он одной рукой кое-как стянул водолазку.
В замутненное сознание откуда-то вползла мысль, что его тело, тяжелое, разгоряченное, большое, может только отталкивать, но вновь испугаться он не успел. Ингеборга пришла в восторг. Она гладила его, целовала влажную кожу, она даже укусила его, оставив маленькие красные отметины! Сквозь искореженное и обожженное взрывом в голове пространство он посмотрел на следы ее зубов.
Но всего этого было мало, мало… Он вдруг заспешил так, что остатки света померкли в глазах.
Одежда куда-то пропала, как будто сама по себе, и он наконец взял в ладонь ее щиколотку, оказавшуюся намного — намного! — лучше, чем во всех его эротических снах про нее.
Он гладил эту совершенную щиколотку и дышал на нее, как будто отогревая, хотя ее кожа была горячей. Она вся, с головы до ног, была горячей, как будто внутри у нее горел костер.