— Вам сюда, мэм. И вам тоже, мисс, — с улыбкой сказал коридорный, распахивая дверь.
Я невольно сделала шаг назад. Комната была уставлена великолепными ярко-красными розами.
— Здесь всегда столько цветов? — пошутила я, но коридорный, похоже, не понял моего юмора. Свет включен, подумала я, но в «Отеле Калифорния» явно не все дома.
— Нет, мэм, — ответил парень. — Это подарок. Здесь карточка.
Добро пожаловать в Голливуд.
Думаю, вы ему еще покажете.
Только не верьте всему, что блестит…
Как и нескольким дюжинам роз.
Люблю и целую тебя и Дженни.
Б.
«Я тоже люблю тебя, Барри. Но кофе ты от меня больше не дождешься».
Нетрудно представить, что я чувствовала.
Это было все, о чем только можно мечтать. Я шла по полутемному коридору к звукозаписывающей комнате «А» знаменитой студии «Деван», чувствуя, как невидимая рука вяжет в узлы мои внутренности.
Здесь записывались знаменитые песни. И моя песня тоже может стать знаменитой. Кто бы мог подумать!..
Вот он, тот самый успех, тот самый выстрел в «яблочко», о котором все твердят и к которому все стремятся. Многие ждут его всю жизнь, а я и не думала, что он выпадет на мою долю.
Я знала, что некоторые звукозаписывающие студии снискали себе довольно любопытную, почти мистическую репутацию в тесной среде самых великих музыкантов, мегазвезд и их менеджеров. На протяжении многих лет Элтон Джон соглашался записываться только в уединенном шато на юге Франции. «Роллинг Стоунз» предпочитали какой-то вонючий плавучий дом на Ямайке, где только и могли получить устраивающее их звучание. Многие исполнители кантри делали выбор в пользу весьма специфичной студии в Нэшвилле, где отдавали себя не иначе как в руки Чета Аткинса.
«Деван» имел такую же репутацию в Лос-Анджелесе. Я сжимала ручку Дженни. Словно зачарованные, наблюдали мы за тем, что разворачивалось прямо у нас на глазах.
Мне это не нравилось! Мне это очень сильно не нравилось. Я с трудом сдерживалась, чтобы не крикнуть им двоим, Барбре Стрейзанд и Барри Кану, что они делают все не так. Когда я сочиняла «Расставание», в голове у меня звучал совсем другой голос. Стиль Барбры так отличался от моего, был так узнаваем, что от моей песни не оставалось почти ничего.
— Что ты об этом думаешь? — обратилась я к дочери. Она слышала «Расставание» в моем исполнении сотни раз. Она знала об этой песне все.
— У нее получается не так хорошо, как у тебя, — после секундной паузы ответила Дженни, — но мне тоже нравится. Очень мило.
Предательница.
По мере того как они работали, песня звучала все лучше и лучше с каждой новой пробой. Я начинала слышать в своем произведении то, о существовании чего и не догадывалась. Песня оставалась моей, но становилась и ее. Приходилось признать, они составляли идеальный дуэт.
Я немного успокоилась. В перерывах между пробами к нам подходил Барри, который стал вдруг внимательным, милым и заботливым.
Через какое-то время мне начало казаться, что Барбра Стрейзанд поет только для меня, как я когда-то пела только для Дженни. Я словно перенеслась в некое место, где музыка соединяется с чувствами. Я снова оказалась в Вест-Пойнте, но в Вест-Пойнте счастливого периода, когда я пела только Смучу и лишь изредка позволяла себе дать волю мечтам.
Мной овладело приятное оцепенение.
Прошло по меньшей мере сто проб, прежде чем Барбра и Барри получили то, что хотели, и напряжение в студии рассеялось, сменившись нехитрыми шуточками и заразительным смехом. Я и сама вздохнула с облегчением, словно пережила все пробы, и устало опустила голову.
Кто-то положил руку мне на плечо. Я обернулась и увидела Барбру Стрейзанд, которая как-то незаметно оказалась рядом.
В реальной жизни — если это была реальная жизнь — она оказалась поразительно, хотя и не в привычном смысле слова, красива. Глаза сияли добротой, а улыбка источала сочувствие и доброжелательность. Я уже видела, что она может быть резкой и твердой, но в ней была и другая, мягкая сторона. Не верьте тому, что пишут в газетах, — поверьте мне.
— Я знаю, что́ вы сейчас чувствуете, — сказала Барбра. — Помню свой дебют на Бродвее, первую запись. Нервничаете, да?
— Такое чувство, как будто душа и тело живут отдельно друг от друга, — ответила я.
Она села рядом со мной и Дженни.
— Вы только не забывайте, что сами заработали все это. Все ваши слезы, весь пролитый пот дают вам право получить наконец это волшебное удовольствие. Ваша песня обязательно стала бы хитом, независимо от того, кто бы ее исполнил. Я лишь помогу привлечь к ней должное внимание. Мне очень нравится ваша музыка, Мэгги, и я не сомневаюсь, что она понравится всем. Напишите для меня что-нибудь еще. Пожалуйста.
Она обняла и поцеловала меня в щеку.
— В вашей песне правда жизни, и эта правда потрясает.
На какое-то время я лишилась дара речи, но потом начала успокаиваться.
— Извините, я просто боюсь ляпнуть какую-нибудь глупость. Вы даже не представляете, как много это для нас значит, для меня и Дженни.
— Представляю, — уверила меня Барбра. — Прекрасно представляю. Первая песня всегда самая лучшая. — Она посмотрела на Дженни: — Твоя мама удивительная.
Моя дочь улыбнулась и кивнула:
— Я знаю. А вот она иногда — нет.
Мечтала ли я о чем-то подобном? Конечно, мечтала. Об этом мечтают все. Но мало у кого самые безумные мечты становятся вдруг реальностью.
За короткий период времени я продала множество своих песен. Они расходились, как хот-доги на стадионе. Но каждое утро, просыпаясь в своей крохотной квартирке в доме без лифта, я думала, что еще не могу от нее отказаться, потому что этого не могло быть.
Однажды вечером Барри повел меня в шикарный нью-йоркский ресторан, чтобы отпраздновать, как он выражался, «лучшие хиты Мэгги». Я все еще пользовалась бешеной популярностью. Статьи обо мне появились в таких журналах, как «Роллинг стоун», «Спин», «Пипл». Странно, удивительно, чудесно, нереально! Это был не мой стиль, но я не могла остановиться. И не хотела останавливаться. Пожалуй, впервые в жизни я чувствовала себя кем-то другим.
Уже смеркалось, когда мы подъехали к «Лютеции» на Пятидесятой улице Манхэттена. Нас встретили с немалой помпой и усадили в саду. Барри знал здесь и владельца, и шеф-повара, и официантов.
— Ты пригласил меня на свидание? — спросила я, надеясь, что он примет мои слова за шутку.
— Я лишь хочу раз и навсегда загладить свою вину за нашу первую встречу.
Он улыбнулся. Барри был в прекрасном настроении. Я тоже. Мы выпили шампанского, потом заказали закуску, лосося под щавелевым соусом и сливовое суфле.