Новиков рассмеялся:
– Ох, старик.
Он заглянул в закрытые ставнями окна Гетманова, кивнул часовому, стоявшему у крыльца, и вдруг подумал: «Какого черта Гетманов в штаб фронта ездит? Какие это дела у него?» И на миг в душе его мелькнула тревога: «Двуличный он, как это Белову за аморальное поведение выговаривал, а стоило мне про Тамару вспомнить, как лед сделался».
Но тотчас мысли эти показались пустыми, не свойственна была Новикову подозрительность.
Он свернул за угол дома и увидел на полянке несколько десятков парней, должно быть, мобилизованных райвоенкоматом, отдыхавших возле колодца.
Сопровождавший ребят боец, притомившись, спал, прикрыв лицо пилоткой, рядом с ним лежали горкой сложенные узелки и мешочки. Ребята, видимо, прошли немало по степи, натрудили ноги, и некоторые из них разулись. Головы их еще не были пострижены, и издали они походили на сельских школьников, отдыхавших на переменке между уроками. Их худые лица, тонкие шеи, русые нестриженые волосы, латаная, перешитая из отцовских пиджаков и штанов одежда, – все это было совершенно детским. Несколько человек играли в традиционную игру мальчишек, когда-то и комкор играл в нее, кидали пятаки в сторону вырытой ямки, прищурившись, целились. Остальные глядели на игру, и лишь глаза у них не были детскими – тревожные и грустные.
Они заметили Новикова и поглядывали на спящего дядьку, очевидно, им хотелось спросить его, можно ли кидать пятаки, продолжать сидеть, когда мимо них идет военное начальство.
– Дуйте, дуйте, богатыри, – сказал бархатным басом Новиков и прошел, махнув в их сторону рукой.
Чувство пронзительной жалости охватило его, – такой острой, что он даже растерялся от ее силы. Должно быть, эти худые детские глазастые личики, эта сельская бедная одежда вдруг с какой-то прямо-таки удивительной ясностью сообщили, что ведь дети, ребята… А в армии ребячье, человечье скрыто под каской, в выправке, в скрипе сапог, в отработанных движениях и словах… А тут все было начистоту.
Он зашел в дом, и странно, что от всего сложного и тревожного груза сегодняшних мыслей и впечатлений самой тревожной оказалась эта встреча с мальчишками-новобранцами.
«Живая сила, – повторял про себя Новиков, – живая сила, живая сила».
Всю свою солдатскую жизнь он знал страх перед начальством за потерю техники и боеприпасов, за просроченное время, за машины, моторы, горючее, за оставление без разрешения высоты и развилки дорог. Не встречал он, чтобы начальники всерьез сердились на то, что боевые действия сопровождались большими потерями живой силы. А иногда начальник посылал людей под огонь, чтобы избегнуть гнева старшего начальства и сказать себе в оправдание, разведя руками: «Ничего не мог поделать, я половину людей положил, но не мог занять намеченный рубеж»…
Живая сила, живая сила.
Он несколько раз видел, как гнали живую силу под огонь даже не для перестраховки и формального выполнения приказа, а от лихости, от упрямства. Тайная тайных войны, ее трагический дух были в праве одного человека послать на смерть другого человека. Это право держалось на том, что люди шли в огонь ради общего дела.
Но вот знакомый Новикова, трезвый и разумный командир, находясь на передовом НП, не изменяя своим привычкам, ежедневно пил свежее молоко. Утром под огнем противника боец из второго эшелона приносил ему термос с молоком. Случалось, немцы убивали бойца, и тогда знакомый Новикова, хороший человек, оставался без молока. А на следующий день новый посыльный нес под огнем термос с молоком. Пил молоко хороший, справедливый, заботливый к подчиненным человек, его солдаты называли отцом. Пойди-ка разберись во всем этом хозяйстве.
Вскоре Неудобнов зашел за Новиковым, и Новиков, торопливо и старательно причесывая перед зеркальцем волосы, сказал:
– Да, товарищ генерал, жуткое все же дело – война! Видели, – ребят на пополнение гонят?
Неудобнов сказал:
– Да, кадры бросовые, сопливые. Я этого сопровождающего разбудил, обещал его в штрафную роту отправить. Распустил их совершенно, не воинская команда, а кабак какой-то.
В романах Тургенева иногда рассказывается, как к вновь обосновавшемуся помещику приезжают соседи…
В темноте подошли к штабу две легковые машины, и хозяева вышли встречать на крыльцо гостей: командира артиллерийской дивизии, командира гаубичного полка, командира бригады реактивных минометов.
…Дайте мне руку, любезный читатель, и отправимся вместе в имение Татьяны Борисовны, моей соседки…
Полковник-артиллерист, командир дивизии, был знаком Новикову по фронтовым рассказам и по штабным сводкам, – он ему даже ясно представлялся: багроволицый, круглоголовый. Но, конечно, он оказался пожилым, сутулым человеком.
Казалось, что веселые глаза его случайно попали на угрюмое лицо. А иногда глаза так умно смеялись, что казалось, – они-то, глаза, и есть суть полковника, а морщины, унылая, сутулая спина случайно присоединились к этим глазам.
Командир гаубичного полка Лопатин мог сойти не только за сына, но и за внука командира артиллерийской дивизии.
Командир бригады реактивных минометов Магид, смуглый, с черными усиками над оттопыренной верхней губой, с высоким лбом от ранней лысины, оказался остряком и разговорчивым человеком.
Новиков позвал гостей в комнату, где стоял уже накрытый стол.
– Прошу принять привет с Урала, – сказал он, указывая на тарелки маринованных и соленых грибов.
Повар, стоявший в картинной позе у накрытого стола, сильно покраснел, ахнул и скрылся, – не выдержали нервы.
Вершков наклонился над ухом Новикова и зашептал, указывая на стол:
– Конечно, давайте, что ж ее держать взаперти.
Командир артиллерийской дивизии Морозов, показав ногтем чуть повыше четверти своего стакана, сказал:
– Никак не больше, печень.
– А вам, подполковник?
– Ничего, у меня печень здоровая, лейте до края.
– Наш Магид – казак.
– А у вас, майор, как печень?
Командир гаубичного полка Лопатин прикрыл свой стакан ладонью и сказал:
– Спасибо, я не пью, – и, сняв ладонь, добавил: – Символически, капельку одну, чтобы чокнуться.
– Лопатин – дошкольник, конфеты любит, – сказал Магид.
Выпили за успех общей работы. Тут же, как обычно бывает, выяснилось, что у всех оказались знакомые по академии и училищам мирных времен.
Поговорили о фронтовом начальстве, о том, как плохо стоять в холодной осенней степи.
– Ну как, скоро свадьба будет? – спросил Лопатин.
– Будет свадьба, – сказал Новиков.
– Да-да, там, где «катюша», там всегда свадьба, – сказал Магид.
Магид был высокого мнения о решающей роли оружия, которым он командовал. После стакана водки он сделался снисходительно доброжелателен, в меру насмешлив, скептичен, рассеян и сильно не нравился Новикову.