— За Аксинью! За меня! За Аксинью! Ишо тебе за Аксинью! За меня!
Кнут свистал. Мягко шлепали удары. Потом кулаками свалил на жесткий кочкарник дороги и катал по земле, бил зверски, окованными каблуками солдатских сапог. Обессилев, сел в пролетку, гикнул и, губя рысачьи силы, перевел коня на намет. Пролетку бросил около ворот, комкая кнут, путаясь в полах распахнутой шинели, бежал в людскую.
Аксинья на гром откинутой двери оглянулась.
— Гадина!.. Сука!..
Взвизгнув, кнут плотно обвил ее лицо.
Задыхаясь, Григорий выбежал во двор; не отвечая на вопросы деда Сашки, пошел из имения. Версты через полторы его догнала Аксинья.
Она бурно дышала и шла рядом молча, изредка трогая рукой Григория.
На развилке дорог, возле бурой степной часовни, сказала чужим, далеким голосом:
— Гриша, прости!
Григорий оскалил зубы, горбясь поднял воротник шинели.
Где-то позади у часовни осталась Аксинья. Григорий не оглянулся ни разу, не видел протянутых к нему Аксиньиных рук.
На спуске с горы в хутор Татарский он, недоумевая, увидел в руках своих кнут, бросил его, крупно зашагал по проулку. К окошкам липли лица, изумленные его появлением, низко кланялись узнававшие его встречные бабы.
У ворот своего база сухощавая черноглазая красавица-девка с разбегу с визгом кинулась ему на шею, забилась на груди. Стиснув ладонями ее щеки, Григорий приподнял ей голову и узнал Дуняшку.
С крыльца хромал Пантелей Прокофьевич, в курене в голос заплакала мать. Григорий левой рукой обнимал отца, правую целовала Дуняшка.
Знакомый до боли скрип порожков — и Григорий на крыльце. Постаревшая мать подбежала с живостью девочки, вымочила слезами петлицы шинели и, неотрывно обнимая сына, лепетала что-то свое, несвязное, не передаваемое словами, а в сенцах — цепляясь за дверь, чтобы не упасть, — стояла побледневшая Наталья, мучительно улыбаясь, падала, срезанная беглым растерянным взглядом Григория…
* * *
Ночью Пантелей Прокофьевич, толкая в бок Ильиничну, шептал:
— Глянь потихоньку: вместе легли али нет?
— Я постелила им на кровати.
— А ты глянь, глянь!
Ильинична глянула сквозь дверную щель в горницу, вернулась.
— Вместе.
— Ну, слава богу! Слава богу! — закрестился старик, приподнимаясь на локте, всхлипывая.
В конце 1925 года, завершив работу над ранними рассказами, составившими впоследствии сборники «Донские рассказы» и «Лазоревая степь» (1-й том настоящего Собрания сочинений), М. А. Шолохов, после двухлетнего пребывания в Москве, вернулся на Дон. Его рассказы продолжали появляться в периодической печати вплоть до 1928 года, но писателя волновали теперь новые, более широкие замыслы — он приступил к созданию большой повести на историко-революционную тему.
О том, как возникла мысль написать «Тихий Дон» Шолохов говорил: «Начал я писать роман в 1925 году. Причем я первоначально не мыслил так широко его развернуть. Привлекала задача показать казачество в революции. Начал я с участия казачества в походе Корнилова на Петроград… Донские казаки были в этом походе в составе третьего конного корпуса… Начал с этого… Написал листов 5–6 печатных. Когда написал, почувствовал: что-то не то… Для читателя останется непонятным — почему же казачество приняло участие в подавлении революции? Что это за казаки? Что это за Область Войска Донского? Не выглядит ли она для читателя некоей terra incognita…
Поэтому я бросил начатую работу. Стал думать о более широком романе. Когда план созрел, — приступил к собиранию материала. Помогло знание казачьего быта…» («Известия», 1937, 31 декабря, № 305.)
Повесть, над которой работал Шолохов, должна была называться «Донщина». Прийдя к мысли изменить план и характер своего произведения, писатель решительно отложил в сторону все написанное — результат целого года напряженного труда — и в конце 1926 года начал все сызнова.
«Работа по сбору материала для «Тихого Дона», — рассказывал Шолохов, — шла по двум линиям: во-первых, собирание воспоминаний, рассказов, фактов, деталей от живых участников империалистической и гражданской войны, беседы, расспросы, проверка всех замыслов и представлений; во вторых, кропотливое изучение специально военной литературы, разборки военных операций, многочисленных мемуаров, ознакомление с зарубежными, даже белогвардейскими источниками» («Комсомольская правда», 1934, 17 августа, № 191).
Не весь нужный материал можно было найти на месте. Порой приходилось уезжать в Ростов или Москву для занятий в архивах. Все это требовало чрезвычайного напряжения сил. «— И писалось трудно, и жилось трудно, но в общем писалось», — говорил об этом периоде М. Шолохов («Известия», 1940, 12 июня, № 134).
Сюжет романа и образы основных персонажей взяты Шолоховым непосредственно из жизни. По словам писателя, «все было под рукой — и материалы и природа».
Действие первой книги «Тихого Дона» развертывается на хуторе Татарском, которому писатель придал многие типические черты придонских казачьих хуторов. Под хутором Татарским можно подразумевать и родной хутор М. Шолохова — Кружилин или один из соседних хуторов — Калиновский, находя в них много общего с изображенным в романе. «На одном из поворотов, против густого кудрявого леса на том берегу, открылся красавец-хутор, который в жизни называется Калиновским. Украшенный высокими, стройными деревьями, лежащий у подножья горы, весь в зелени, он надолго заставляет вас оглядываться и оглядываться, пока не скроется за поворот. Но не только красота его волнует вас. Это и есть хутор Татарский. Здесь жили Григорий, Аксинья. Где-то на краю хутора стоял мелеховский курень…» (Г. Лит. (Ю. Лукин). «Михаил Шолохов», Литературно-критический сборник, Ростов н/Д., 1940).
Собирательными являются и образы героев «Тихого Дона». Назвать их прототипы трудно. Сам Шолохов указывал: «Для Григория Мелехова прототипом действительно послужило реальное лицо. Жил на Дону один такой казак… Но, подчеркиваю, мною взята только его военная биография: «служивский» период, война германская, война гражданская» («Известия», 1937, 31 декабря, № 305). Основываясь на этом заявлении, некоторые исследователи утверждают, что «черты Григория Мелехова взяты… из биографии казака Ермакова. (Курсив редакции.) — Многие из жителей верхнедонских станиц знают историю этого человека. Расказывают, что дочь этого Ермакова и сейчас учительствует в Базковском районе, недалеко от Вешенской. Она смуглая, с черными, как смоль, волосами, вся в отца» («Известия», 1940, 12 июня, № 134). Однако, как видно из цитированного выше заявления Шолохова, оно не только не дает основания для подобного утверждения, но, наоборот, предостерегает от столь определенных выводов.
Но если с какой-то долей вероятия может быть назван прототип Григория и некоторых других главных героев, то в отношении второстепенных персонажей романа это сделать еще труднее, хотя совершенно несомненно, что они взяты художником непосредственно из жизни, так, например, «Иван Алексеевич Котляров — машинист моховской паровой мельницы, Валет и Давыдка-вальцовщик существовали в действительности» и работали на паровой мельнице на хуторе Плешаковом, а вальцовщик Давыдка (Давид Михайлович Бабичев) жив и сейчас и работает инструментальщиком Кружилинской МТС (В. Васильев, «Тихий Дон» М. Шолохова, Алма-Ата, 1948).