— Я не позволю, чтобы надо мной насмехались в моем же доме.
— Тогда вам лучше найти себе другое место, — бросила Анна.
— Убирайся! — крикнул Стефен, потрясая кулаками. — И не думай, что ты сможешь защитить ее. Твои клятвы для меня ничто. Когда-нибудь ты еще пожалеешь о том, что вела себя так. Ты и твоя розовощекая сучка. И безродный шут, перед которым она с таким удовольствием задирает юбку!
— Ваша милость! — Опустившись на колени, Стефен поцеловал рубиновое кольцо Бартельма, епископа Боре, которого считал самым откормленным и вонючим священнослужителем во всей Франции. — Так любезно с вашей стороны откликнуться на мое приглашение. Пожалуйста, садитесь.
Епископ Бартельм коротко кивнул. Маленького роста, с большими глазами навыкате, делавшими его похожим на сову, он был настолько толст, что, глядя на него, Стефен всегда задавался вопросом, как удается ему ходить, подниматься по ступенькам и даже совершать церковные таинства. Епископ не любил, когда его куда-то звали и вообще беспокоили. Он считал, что давно заслуживает лучшего, чем эта отдаленная епархия, и жаждал повышения. В Париж или, может быть, даже в Рим.
— И вы оторвали меня от сексты ради вот этого? — прохрипел Бартельм.
Следуя знаку герцога, юный паж наполнил элем два серебряных кубка.
— Это особый эль, — сказал Стефен, поднимая кубок. — Его варят в одном монастыре возле Фландрии.
Епископ позволил себе улыбнуться.
— Господь простит, если это во исполнение его воли.
Они сделали по глотку.
— Аааах! — Священник облизал губы. — Хорош. Очень хорош. Вкус яблок и меда. И все же, думается мне, вы пригласили меня не для того, чтобы услышать мнение об этом славном напитке.
— Я пригласил вас лишь потому, — ответил Стефен, — что в душе у меня заноза, помочь вытащить которую можете вы.
Бартельм кивнул.
— Слушаю.
Герцог наклонился к гостю.
— Вы слышали, конечно, о бунте на юге, где некий шут повел за собой местный сброд.
Бартельм ухмыльнулся, и его жирный подбородок, уходящий в роскошную пурпурную сутану, заколыхался, как желе.
— Я не знаю другого такого глупца, как Болдуин, так что неудивительно, что его перехитрил даже жалкий шут. Ходят слухи, однако, что одно время этот шут подвизался при дворе вашей светлости?
Стефен опустил кубок и раздраженно взглянул на ехидно улыбающегося епископа.
— Позвольте перейти к делу, ваша милость. Известно ли вам, что таскает с собой этот шут и чем так соблазняет народ?
— Обещанием лучшей жизни. Освобождением от крепостной неволи, — пожав плечами, ответил Бартельм.
— Я имею в виду совсем не обещания. Я говорю о его посохе.
Священник кивнул.
— Да, мне рассказывали, что он носится с копьем, которое называет священным. Но самозваные пророки всегда горазды на выдумку. Одни хвастают святой водой от Иоанна Крестителя, другие покровами Девы Марии…
— Значит, вас это не смущает? — спросил Стефен. — И пусть какой-то выскочка прикрывает именем Господа свои грязные делишки и подстрекает к бунту, объявляя себя владельцем священной реликвии?
— Ох уж эти самозванцы. — Епископ устало вздохнул. — Они приходят и уходят. Каждый год. Как заморозки.
Герцог подался вперед.
— И вам все равно, что шут, провозглашая имя Господа, призывает чернь свергать своих сеньоров?
— Похоже, ваша светлость, это вы обеспокоены происходящим. К тому же, насколько я слышал, мальчишку больше прельщает не небесная благодать, а кое-что более земное. — Улыбка, застывшая на лице священника, была улыбкой картежника, уверенного в силе своих козырей. — Что именно вам от меня нужно, Стефен? Чтобы церковь помогла вам в вашей войне? Вы предлагаете мне обратиться в Рим с просьбой объявить крестовый поход против шута?
— Я скажу, чего хочу, ваша милость. Я хочу ударить этих невеж по самому чувствительному месту. Не по их пустым животам, не по головам, забитым дурацкими мечтами о свободе, отведать которую они так страстно жаждут…
Бартельм с интересом посмотрел на герцога.
— …а по их душам, ваша милость, — продолжал Стефен. — Я хочу ударить по их душам. И сделать это поможете мне вы.
Епископ опустил кубок, улыбка растворилась в пухлых щеках.
— Так что именно вам от меня нужно?
Шли дни. Ответа от короля все не было, а в рядах моей армии нарастали нетерпение и усталость. Крестьяне и ремесленники, мужья и отцы, они хотели поскорее вернуться домой.
Выставленные вдоль северной дороги дозоры ждали понапрасну — никто не появлялся на ней, никто не спешил с королевским посланием.
Почему? Если Эмили поговорила с ним, если все ему рассказала…
А если нет?
И вот однажды наблюдатели заметили движущуюся к замку процессию. Я сидел в большом зале, когда туда ворвался Альфонс.
— Хью, всадники! Они п-приближаются! Похоже, это г-гон-цы от к-короля!
Мы со всех ног устремились на стену. Взбежав по ступенькам, я увидел небольшой отряд. Сердце застучало от охватившего меня волнения. Их было шестеро, и они скакали во весь опор. Рыцари со знаменем. Но не с пурпурно-золотым знаменем короля.
На нем был крест. Рыцари служили Церкви.
В центре группы я заметил темную сутану священника.
Мы открыли ворота, и отряд вступил во двор. На площади уже собралась толпа. Одо, Жорж, парни из Морриссе — все радостно улыбались.
— Чего ждать? — спросил Альфонс. — Хорошего или плохого?
— Думаю, хорошего, — ответил отец Лео. — Король не стал бы посылать священника, чтобы осудить нас. Посмотрим.
Сухой как щепка, с ясными пронзительными глазами, священник медленно спешился и оглядел собравшихся вокруг него людей.
— Я — отец Юлиан, посланник его преосвященства епископа Бартельма. У меня с собой важный указ.
— Меня зовут Хью. — Я поклонился и перекрестился в знак уважения к высокому гостю.
Отец Юлиан лишь скользнул по мне взглядом и громко объявил:
— Пусть меня услышат все. — Он достал свернутый в трубку пергамент и поднял его над головой. — Захватчики Трейля… — Голос у него оказался звучный и чистый. — Вольные крестьяне, лесорубы, торговцы, крепостные и свободные, последователи человека, известного под именем Хью де Люк, бежавшего из Армии Креста, которая и по сей день доблестно сражается ради освобождения Святой земли…
По спине пробежал холодок беспокойства. Толпа притихла.
— Его преосвященство епископ Бартельм порицает вас за неправедный бунт и призывает всех уже сегодня, семнадцатого октября 1098 года, разойтись, отказаться от всех притязаний на имущество и земли, захваченные у герцога Болдуина Трейльского, и вернуться домой. В противном случае вы ощутите всю тяжесть и суровость наказания за свои действия: немедленное и полное отлучение от Римской церкви и лишение милости Господней.