– Выход есть, – сказал Долбушин.
– Какой?
Он молча протянул ладонь.
– Выманиваете у меня закладку, так?
Долбушин лег на спину. Лежа было проще держать под прицелом ближайшее окно и люк.
– Кое в чем ты права, – сказал он, уходя от прямого ответа на вопрос.
– В чем?
– Насчет этой куртки. Она и правда Артурыча.
Рина резко повернулась к нему. Лица Долбушина было не разглядеть – только светлеющий овал.
– Что?
– Это куртка Артурыча. Разве не видно, что она мне коротка? – повторил Долбушин.
Рина и верила, и не верила.
– Вы были у Мамаси? У моей мамы? Зачем?
– Я жил у нее несколько дней, когда в меня стреляли люди Тилля. Но она не твоя мать, – сказал голос, который Рина воспринимала как голос нижней части овала.
Ночь чужда удивлению.
– А чья? – спросила Рина просто.
– Мама Эли.
– Эли? Так значит… – повторила она эхом, мгновенно вспоминая фотографию. – А сама Мамася знает, что я не?..
– Не знает.
– А про Элю?
– Тоже нет. Ее воспоминания отредактированы, как и твои. Но Эля сейчас у нее. Думаю, разберутся рано или поздно, – сказал Долбушин.
Рина, сама не зная зачем, водила пальцами по полу. Ощущала цементную крошку, пыль, какие-то щепки.
– Я догадывалась, что я не… Боялась об этом думать. Но чья я тогда дочь?
Долбушин много раз представлял, как это будет, однако все оказалось по другому. Ответ вырвался сам и очень быстро.
– МОЯ!
– ВЫ?!
Долбушин молчал, далеко отставив руку с зонтом, чтобы случайно ее не коснуться. И его неосознанная, почти автоматическая забота, и молчание сказали Рине больше, чем если бы он что-то горячо доказывал. Да и что доказывать, когда главное сказано. Рина запуталась. Устала. Ей хотелось выть.
– Я вам не верю! Это полный бред! – задиристо продолжала Рина. – Ну и как, по вашему мнению, меня зовут? Катя?
– Почему Катя? Аня.
Она вслушалась в это кажущееся чужим имя.
– Серьезно? Всегда терпеть не могла этих Анек! А мою маму?
– Нина.
– Ну и где она?
– Ее нет.
– А куда она делась? – Рине нравилось быть бесцеремонной. – Уехала?
– Умерла, – выдавил Долбушин.
– Когда? – оглушенно спросила Рина. Боли она пока не чувствовала. Только отзвук чужой боли и недоумение.
Ответить он не успел. По крыше вновь застучали болты, а потом кто-то мягко прошел над их головами. Царапнул крышу, и стало ясно, что у него есть когти. Потом еще удар, но уже не от стрел. Похоже, человек спрыгнул с седла и теперь, замерев, стоял, чутко вслушиваясь в то, что происходило на чердаке. Шаги вкрадчиво приблизились к дальнему окну. Что-то тонко засвистело, зашуршало, скатилось. И опять раздался едва различимый свист.
– Пожарной лестницы тут нет. Они пытаются поднять кого-то на крышу, – догадался Долбушин.
– Кого?
– Скоро узнаем. Заряди шнеппер!.. Стреляй сразу, как что-то увидишь.
– А что я должна увидеть?
– Понятия не имею.
Рина натянула тетиву и вложила новый пнуф. Она держала под прицелом крайних два окна, Долбушин – остальные. Гавр держал под контролем самого себя – и это было уже немало. Слышно было, как снаружи кого-то поднимают в системе. Обострившимся слухом Рина различила щелчок карабина. Ага, отстегивают! Помогают стащить систему. Смазанный звук голосов. Кто-то шепотом упирался. На него шипели.
В одном из чердачных окон, которое держала на прицеле Рина, что-то мелькнуло. Момент для выстрела она упустила – слишком быстро все произошло. По чердаку скользнула тень. Это был человек, двигавшийся так быстро, что глаз не замечал его движений, а только контуры. Долбушин вскинул арбалет, но фигура уже сместилась, остановившись между ним и Риной. Глава форта осознал, что если выпустит болт, то застрелит Рину.
Он взмахнул зонтом, но фигура легко уклонилась. Она была до неуловимости быстрой.
– Не надо! Я безоружен! – умоляюще произнес кто-то и, включив фонарь, направил его луч на свое лицо. Щуплый, бледный парень со смешным носом-редиской. Рина вспомнила, что видела его фотографию в альбоме шныров, куда входили все, выбывшие и невыбывшие. В руках он держал обычную трехлитровую банку, наполненную чем-то мутно-белым, гораздо светлее молока.
– Я Денис! Я стараюсь всем помогать! Я вам не враг! Меня заставили! Они обещали: это не причинит вреда!
– Что? – не поняла Рина.
Денис посмотрел на банку в своих руках, и Рина вдруг поняла, что банка падает. Прежде чем она коснулась пола, Денис рванулся и исчез. Долбушин вскинул арбалет, но стрелять было уже не в кого.
Рина рванулась к банке, но не успела. Банка хлопнулась на пол так, как падают полные трехлитровые банки. Донышком она плотно села на пол. Дно провалилось и треснуло, верхняя же часть осталась стоять. Из банки выползла похожая на змею спираль молочного дыма и стала слепо шарить по углам. Двигался дым вполне осознанно, как живой.
– Не касайся его! – крикнул Долбушин.
– Что это?
– Дым ненависти! Раздувает мелкие трещины и обиды! Едва он нас коснется, мы набросимся друг на друга, как звери. Будем рвать зубами и выкалывать глаза. Не подпускай к нему Гавра!
Молочный дым медлительными петлями ложился по углам. Казалось, на чердак вползает бесконечный удав и, чтобы поместиться, свивается в спираль. Самое невероятное, что дым не терял формы и не рассеивался. Гавр припал к полу. Внутри у него что-то клокотало. Рина боялась окликнуть гиелу, чтобы, начав метаться, Гавр случайно не задел дым лапой или крылом.
– Ты видишь, что мы в тупике! Отдай мне закладку. Мы все изменим! – зашептал Долбушин.
– Зачем?
– Мы все изменим! Просто поверь мне! Я не сольюсь с закладкой, как в прошлый раз!
– И что вы… и что ты с ней сделаешь? – спросила Рина.
Благодарный за это доверчивое «ты», Долбушин схватил дочь за запястье. Арбалет мешал ему, он его отбросил. Он не говорил, шептал. Говорить громче было опасно из-за арбалетчика на крыше. Они слышали скользящие, осторожные шаги. Берсерк боялся сорваться.
– Я отдам ее твоей матери!
– А она была для нее? Для мамы!
Долбушин почувствовал, что ложь разом перечеркнет едва возникшее доверие.
– Нет!
– А для кого?
– Для умирающей старухи. Зачем? Что она такого важного увидит? Паутину на потолке? Склянки с лекарствами? Нелепая блажь Кавалерии! – Глава форта уже не говорил, а кричал шепотом. Горячее дыхание обжигало Рине ухо.