Молодежь особенно интересовалась этим французским дворянином, столь дружественно настроенным и представляющим обитателей побережья залива Массачусетс. Правда ли, что он хочет договориться с индейцами и своими соотечественниками-французами о том, чтобы прекратить опустошительные набеги на Новую Англию?
Старый Бенджамен держался особняком. Конечно, он слышал о графе де Пейраке, но предпочитал особенно не рассуждать о различных нациях, претендующих сегодня заселять Мэн.
И так уже на берегах Массачусетса негде было ступить. Ему не хотелось допускать, что кроме членов его небольшой общины на земле есть и другие люди.
Он хотел бы существовать один вместе со своими близкими, как на заре человечества, как Ной, выходящий из ковчега.
Он всегда стремился в пустынные места, где они могли бы одни славить Создателя — «небольшая возлюбленная Господом паства, допущенная к нему для его вящей славы». Но остальной мир догонял их и напоминал, что Создатель должен разделять свои милости среди неизвестного множества недостойных и неблагодарных народов.
Глядя на него, на его большой, вынюхивающий что-то нос над белой бородой, чувствуя его неодобрительный взгляд, Анжелика без труда представила себе бродячую жизнь этого Патриарха, ведущего людей за собою. Она спрашивала себя, почему он так был сердит на своего сына, который последовал примеру отца с его стремлением к независимости и покинул Биддефорд-Соко, чтобы обосноваться в Биддефорд-Себейго. Но это была одна из обычных тайн, которые существуют в отношениях между отцами и сыновьями с тех пор, как возник этот мир… Переживания, свойственные роду человеческому, прорывались сквозь твердую оболочку святости, и Анжелика почувствовала прилив симпатии к этим неуступчивым, но честным людям.
Подкрепленная превосходной едой, она ощутила какую-то общую теплоту, которая связывала этих пуритан с их суровыми одеждами и принципами.
После того, как принципы были изложены и торжественно провозглашены, более человечные чувства вступили в свои права.
Роз-Анн сохранила свое красное платье, а она, Анжелика, француженка и папистка, сидела на почетном месте за семейным столом.
Кантор всех интриговал. Этот юноша со светлыми глазами не был похож ни на своих, ни на чужих.
Благодаря его превосходному английскому языку, знакомству с Бостоном поселенцы единодушно приняли его в свою компанию. Но затем, вспомнив, что он также француз и папист, несколько отступили. Все бывшие здесь мужчины, старый Бенджамен со своими сыновьями и зятьями, рассматривали его с интересом из-под своих густых ресниц, расспрашивали, заставляли говорить, обдумывая каждый ответ.
К концу ужина дверь распахнулась, и на пороге появился огромного роста пузатый человек, с приходом которого словно ледяной ветер проник в радушную и теплую атмосферу.
Это был преподобный Томас Пэтридж. Будучи ирландцем по происхождению и к тому же сангвинического телосложения, он испытывал дополнительные трудности помимо тех, которые переживает каждый человек, стремящийся обрести добродетели кротости, смирения и целомудрия. Он смог достичь нравственных высот, позволивших ему стать одним из величайших пасторов своего времени, лишь благодаря обширности и педантичности своих знаний, постоянному обличению чужих грехов и частым вспышкам святого и громогласного гнева, подобного струям пара, который вырывается из-под крышки котелка.
Кроме того, он читал Цицерона, Теренция, Овидия и Виргилия, говорил на латыни и знал иврит.
Он окинул собравшихся мрачным взглядом, задержал его на Анжелике, показав всем своим потрясенным видом, что действительность превзошла его худшие опасения, с брезгливой печалью оглядел Роз-Анн, которая вся вымазалась в черничном варенье, затем завернулся в широкий и длинный женевский плащ, словно хотел защитить и оградить себя от стольких мерзостей.
— Итак, Бен, — сказал он глухим голосом, — мудрость не пришла к тебе вместе со старостью. Потворщик иезуитов и папистов, ты осмеливаешься усадить за стол женщину, которая являет собой само воплощение той, которая обрекла человеческий род на самые тяжкие бедствия, эту Еву во всем ореоле ее беззаботности и искушающих прелестей. Ты осмеливаешься принять в свою набожную семью ребенка, который может принести тебе отныне только стыд и разлад. Ты осмеливаешься, наконец, принимать того, кто встретил в лесу Черного Человека и своей кровью подписал скрижаль, протянутую ему самим сатаной, что объясняет безнаказанность, с которой он бродит по тропам язычников. Но это должно было бы навсегда закрыть ему двери почтенных домов…
— Это вы обо мне говорите, пастор? — прервал его старый Шеплей, подымая нос от своей миски.
— Да, о тебе, безумец! — разразился тирадой преподобный Томас Пэтридж. — О тебе, который, не заботясь о спасении своей души, осмеливается заниматься магией, чтобы удовлетворить свое гнусное любопытство! Я, кого Всевышний наградил духовным оком, кто проникает в глубины душ, я без труда вижу, как блестит в твоем глазу бесовская искра, которая…
— А я, пастор, в вашем глазу, который весь налился кровью, без труда вижу ту кровь, которая хотя и не адского происхождения, тем не менее густа и опасна для вашего здоровья. И я вижу, что вы рискуете окочуриться в результате яростного исступления ваших чувств…
Старый врачеватель поднялся и с лукавым видом подошел к вспыльчивому священнику. Он заставил его нагнуться, рассматривая белки его глаз.
— Я не буду принуждать вас к кровопусканию с помощью ланцета, — сказал он. — С вами это будет работа, которую придется повторять без конца. Но в моей сумке есть кое-какие травы, которые я отыскал благодаря моему гнусному любопытству, и надлежащее лечение которыми позволит вам приходить в ярость, не рискуя, — столько раз, сколько вам потребуется.
— Отправляйтесь в постель, пастор, — сказал он. — Я буду вас лечить. И, чтобы отогнать демонов, я буду жечь кориандр и семена укропа.
На этом речь пастора и закончилась в тот вечер.
Толстые деревянные балки издавали запах меда, несколько букетиков сухих цветов были повешены в углах комнаты.
Анжелика проснулась среди ночи. Крик козодоя раздавался во тьме, проколотой лучами далеких звезд. Его протяжное пение на двух нотах напоминало замирающее гуденье прялки — то близкой, то далекой. Анжелика привстала и, опираясь двумя руками о подоконник, стала всматриваться в лес. Англичане в Новой Англии рассказывают, что козодой повторяет двумя монотонными криками одну и ту же фразу: «Плачь! Плачь! бедный Гийом!»
Это пошло с тех пор, как Гийом нашел свою жену и детей убитыми. В предыдущую ночь он слышал козодоя. Но то был крик индейцев, которые прятались в чаще и перекликались, приближаясь к хижине белого колониста.
Внезапно пение козодоя прекратилось… Какая-то тень пролетела на фоне ночного неба. Два больших острых крыла, длинный округлый хвост, мягкий и бесшумный полет и внезапный зигзаг, глаз, блестящий фосфорическим красным блеском… Козодой охотился.