Но Анжелика встала. Она помогла ему подняться и сесть. Его шатало, он понимал, что все кончено навсегда; он ощущал страшную усталость, грусть пронизала все его существо.
— Мессир Пон-Бриан…
— Да, моя прекрасная любовь…
Он поднял на нее глаза. Она смотрела на него с материнской озабоченностью.
— Может, вы злоупотребляете напитками? Или жуете какие-нибудь индейские травы, которые, как я слышала, дурманят?
— Почему вы спрашиваете меня об этом?
— Потому что у вас какой-то странный вид.
Он усмехнулся.
— Но разве можно выглядеть иначе, если перед тобой самая прекрасная женщина на свете и она только что хватила тебя по голове?..
— Нет, еще до этого… Уже когда вы появились…
Озадаченная, она разглядывала его. Пон-Бриан был одним из тех здоровяков от природы, в которых тесно переплетаются наивность, спесь и безмерная снисходительность к собственным страстям. У таких мужчин слабый рассудок, они легко подпадают под влияние идей, которые превосходят их разум, или прихотей тех, кто сильнее их. Подпадают под влияние?.. Смутное подозрение закралось в ее душу.
— Так что же все-таки произошло? — доброжелательно, но упорно продолжала спрашивать она. — Доверьтесь мне…
— Но вы же знаете, — простонал он, — я люблю вас.
Она тряхнула головой.
— Нет, не до такой степени, чтобы пойти на явное безрассудство. Что же толкнуло вас на это?..
Не ответив, он жестом страдающего человека приложил два пальца к виску. Ему вдруг захотелось плакать. Он начинал осознавать случившееся.
Да, это правда, он страстно полюбил ее с первого взгляда, но когда его любовь превратилась в безумие? Не после ли визита отца д'Оржеваля? Ведь это будто его голос постоянно твердил где-то в глубине его души: «Иди… иди… Она будет твоей». И в ночной тиши его преследовал взгляд сверкающих, словно сапфир, синих глаз. Теперь он начинал понимать. В этом грязном деле, куда его втянули, он лишь слепое орудие. Нужно было, унизив женщину, которую он любит, надломить ее и тем самым сокрушить графа де Пейрака.
И вот сегодня он потерпел крах и лишился всего. Жалкий глупец! Как бы ни повернулись теперь события, он приговорен. Даже если добьется успеха. Его послали на смерть… В одно мгновение он вдруг понял, что часы его сочтены…
— Я сейчас уйду, — сурово сказал он, вставая. Шатаясь, он пошел в закуток, где спал, натянул свои митассес [5] , надел теплый короткий плащ, меховую шапку, оделся и вернулся, держа в руках заплечный мешок.
— Подождите, я соберу вам еды, — сказала Анжелика, обеспокоенная мыслью, что ему в сопровождении одного лишь гурона предстоит много дней идти по враждебным, покрытым снегом горам и лесам.
Пон-Бриан смотрел, как она кладет в его мешок провизию, безразличный ко всему, погруженный в свои горькие думы. Повсюду одни неудачи, и позади и впереди. В жестоком свете этого неожиданного открытия ему вспомнилась вся его жизнь, и он вдруг понял, что, по правде сказать, никогда по-настоящему не имел успеха у женщин, хотя и воображал себя неотразимым. Дойдя до порога, он решил отомстить за себя всем женщинам в лице этой одной, ранить своей местью ту, которая принесла ему столько страданий. Он обернулся.
— Значит, он ваш муж? — спросил он. — И вы его любите?
— Разумеется, — удивленная, проговорила Анжелика. Он сардонически рассмеялся.
— Что ж, тем хуже для вас. Это не мешает ему совращать туземок. Тут неподалеку, в лесу, живут две красотки, вот их-то он и заставляет приходить к нему поразвлечься, когда пресытится вашими объятиями. И вы глупы, если не пользуетесь случаем насладиться с каждым, кто может доставить вам это удовольствие, и бережете себя для этого развратника, который глумится над вами. Вся Канада наслышана об этом, только вы пребываете в неведении. Да и здесь мужчины смеются, потешаются над вами!..
Словно призванный незаметным знаком, гурон возник рядом и последовал за ним.
— Он ушел, — сказала Анжелика, когда вечером мужчины возвратились в форт. И отвернулась.
Жоффрей де Пейрак подошел к ней. Как обычно после даже недолгого отсутствия, он взял ее руку и поцеловал кончики пальцев.
Но она никак не отозвалась на эту украдкой выраженную ласку.
— Ушел! — с негодованием воскликнул Малапрад. — И даже ни с кем не простился! К тому же на дворе почти ночь, надвигается пурга… Что на него нашло, на этого сумасброда? Нет, решительно все канадцы ненормальные…
Анжелика, как обычно, хлопотала по хозяйству. Она подозвала к себе Флоримона и тихонько попросила его отнести кружку с отваром Сэму Хольтону. Потом помогла госпоже Жонас расставить на столе миски и разложила мокрые плащи перед очагом в каморке.
Она делала свою ежедневную работу с прилежанием и видимым спокойствием, но внутренне вся была словно в лихорадке. За те часы, что прошли после ухода Пон-Бриана, в ней будто надломилось что-то, и теперь она чувствовала в душе страшную опустошенность.
Она уже и думать забыла о его любовных излияниях, но отравленная стрела, которую он, уходя, пустил в нее с порога, постепенно выделила свой яд.
Вначале, услышав от Пон-Бриана, что муж изменяет ей с индианками, что живут по-соседству, Анжелика просто пожала плечами, но потом вдруг вся жизнь предстала перед ней в ином свете, и теперь она спрашивала себя — и ее бросало в жар, — так ли уж это не правдоподобно. Мысль, что муж может развлекаться с этими девушками, никогда раньше не приходила ей в голову, хотя граф часто навещал старого колдуна, главу семьи, и она замечала, как обе индианки, Аржети и Ваннипа, увивались около него. Они кокетливо завлекали его, а он весело шутил с ними на их языке, щипал за подбородок, одарял жемчужинами, словно назойливых, балованных детей, от которых хотят откупиться подарками… Не скрывалась ли за всем этим та подозрительная вольность, приметы которой ускользнули от ее внимания?
Она всегда была слишком наивна, чтобы разгадывать интриги, а о подобных неприятностях самые заинтересованные люди всегда узнают в последнюю очередь.
Когда Пон-Бриан ушел, она решила отвлечься и, отыскав в кладовой жемчуг, начала нанизывать ожерелье для Онорины — подарок к Рождеству. Но руки у нее дрожали, работа не двигалась, и она то и дело подергивала плечами, как бы желая отогнать навязчивую мысль.
Тяжкие думы не покидали ее. К ней снова вернулось ощущение отчужденности, которое всякий раз возникало у нее по отношению к мужу, когда она задумывалась обо всем том непонятном и неведомом ей, что таилось в нем. Независимость всегда составляла одну из основных черт его натуры. Так должен ли был он теперь отречься от этой независимости лишь потому, что вновь обрел свою супругу, без которой мог обходиться в течение пятнадцати лет? В конце концов, он — хозяин, полновластный хозяин на борту корабля, как он недавно заявил ей.