Мы не забудем, зачем пришли, показывает Небо.
Его слова — если говорить языком Бремени, языком, которого так чурается Земля, — его слова расходится по лагерю, и вот я уже слышу слившиеся воедино голоса.
Вся Земля вторит: Мы не забудем.
В голосе Неба они видят мою руку.
Они видят железный обруч с надписью — на языке Бездны. Они видят вечную метку, навсегда сделавшую меня чужаком.
1017.
Паника и ужас в Шуме Брэдли невыносимы.
Громко
Боже, как громко
Симона с Виолой смотрят на меня, как на умирающего Я умираю? Высадились посреди войны 55 дней до прибытия каравана может, полететь в другое место? 55 дней до того, как здесь появятся нормальные лекарства 55 дней ждать смерти Я умираю?
— Ты не умираешь, — говорю я, лежа на койке, пока Симона вкалывает мне лекарство для сращивания костей. — Брэдли…
— Нет. — Он вскидывает руки, останавливая меня. — Я чувствую себя таким…
Голым голым голым
— Словами не передать, каким голым я себя чувствую.
Симона устроила в спальном отсеке разведчика импровизированную палату. Я лежу на одной койке, Брэдли на другой — его глаза широко распахнуты, руками он зажимает уши, а Шум становится все громче и громче…
— Он точно здоров? — напряженно шепчет Симона. начиная перевязывать мне лодыжки.
— Я только знаю, что мужчины в конце концов привыкли и что…
— …была лекарство,- перебивает меня она — Но мэр уничтожил все запасы.
Я киваю:
— Главное, что оно существует. Это вселяет надежду.
Хватит обо мне шептаться, звучит в Шуме Брэдли.
— Прости,- говорю я вслух.
— За что? — переспрашивает он, но тут же все понимает. — Вы не могли бы оставить меня одного, хотя бы ненадолго? — просит он.
А в его Шуме: Черт, убирайтесь отсюда и дайте мне спокойно подумать
— Я только закончу с Виолой. — Голос у Симоны по-прежнему дрожит, и она старается не смотреть на Брэдли, оборачивая целебный пластырь вокруг моей лодыжки.
— Можешь прихватить еще один?- тихо спрашиваю я.
— Зачем?
— Скажу на улице, не хочу больше его расстраивать.
Она бросает на меня подозрительный взгляд, но достает из ящика еще один пластырь. и мы выбираемся на улицу. Шум Брэдли заполняет отсек доверху, от стенки до стенки.
— Я все же не понимаю,- говорит Симона на ходу. — Я вроде бы слышу этот Шум ушами… И не только слышу, но и вижу. Какие-то картинки, образы…
Она права. Брэдли уже начал показывать картинки: они могут появляться в голове, а могут висеть в воздухе перед глазами…
На этих картинках сначала мы, стоящие в дверях, и он сам на койке…
Потом — проекция битвы и что случилось, когда горящая стрела спэклов угодила в зонд…
Потом — виды на мониторах корабля — разведчика, когда он спускался с орбиты: огромный синевато зелёный океан, бескрайние леса и река, вдоль которой маршировала, полностью сливаясь с берегом, незримая армия спэклов…
А потом…
Симона…
Симона и Брэдли вместе…
— Брэдли!- в ужасе восклицает она, пятясь.
— Прошу вас! — кричит он.- Оставьте меня в покое! Это невыносимо!
Я тоже слегка ошарашена: картинки, на которых
Брэдли и Симона вместе, очень четкие, и чем усерднее Брэдли пытается их прогнать, тем яснее и отчетливей они становятся. Я хватаю Симону за руку и тащу прочь, захлопывая за нами дверь люка. — толку от этого почти никакого. все равно что пытаться заглушить громкий крик.
Мы выбегаем на улицу.
Жеребенок?- спрашивает Желудь, выходя из зарослей, в которых он пасся.
— И у животных Шум! — восклицает Симона.- Да что это такое?!
— Информация, — говорю я. вспоминая слова Бена. Однажды — кажется, что это было давным-давно — он рассказал нам с Тоддом, каково пришлось первым переселенцам, высадившимся на Новом свете. — Бесконечный поток информации, который невозможно остановить, как бы ни хотелось.
— Брэдли так напуган, — дрогнувшим голосом произносит Симона.- Но его мысли, господи…
Она отворачивается, а мне неловко спросить, правду мы видели в Шуме Брэдли или только его фантазии.
— Он все тот же Брэдли,- говорю я.- Помни об этом. Представь, что все вокруг увидели бы твои сокровенные мысли?
Она со вздохом поднимает глаза к двум лунам:
— На кораблях каравана две тысячи мужчин, Виола. Две тысячи. Что произойдет, когда мы разбудим всех?
— Они привыкнут, — отвечаю я. — Со временем все мужчины привыкают.
Симона фыркает сквозь слезы:
— А женщины?
— Ну, с этим тут определенные проблемы.
Она снова качает головой, а потом замечает пластырь в своей руке:
— Так для чего он?
Я прикусываю губу:
— Только не падай в обморок.
Я медленно задираю рукав кофты и показываю ей железный обруч. Кожа вокруг опухла и покраснела еще сильней, чем раньше. В свете двух лун ясно виден мой номер: 1391.
— О. Виола! — едва слышно выдавливает Симона. — Это дело рук того негодяя?
— Не совсем. Он сделал это со всеми остальными женщинами, но не со мной, — отвечаю я и откашливаюсь.- Обруч я надела сама.
— Сама?!
— На то была веская причина. Слушай, позже объясню, а сейчас мне бы совсем не помешал пластырь.
Симона немного выжидает, а потом, не сводя с меня взгляда, осторожно оборачивает пластырь вокруг моей руки. Приятная прохлада тотчас снимает боль.
— Милая… — с такой невыносимой нежностью в голосе спрашивает Симона, что я отворачиваюсь. — У тебя точно все нормально?
Я кое-как выдавливаю улыбку, чтобы хоть немного ее успокоить.
— Я столько всего должна тебе рассказать.
— Да уж,- говорит она, затягивая бинт.- Может, начнешь?
Я качаю головой:
— Не могу. Мне надо найти Тодда.
Симона хмурит лоб:
— Что? Сейчас?- Она распрямляет плечи.- Только не говори, что полезешь в это пекло!
— Сражение закончилось, мы же видели своими глазами.
— Мы видели: как две огромные армии разбили лагеря друг против друга, а потом кто-то подстрелил наш зонд! Нет уж, я тебя туда не пущу.