– Выкладывай деньги, а не то бороду оторву!
Это был Воробей, который незаметно прокрался в балаган.
Бородатая дама побледнела. Бедняжка, она немедленно отдала бы все деньги Воробью, не будь с ней Эмиля. Он шепнул:
– Возьми скорей мою ружейку!
И бородатая дама схватила его ружье, которое Эмиль так предусмотрительно ткнул ей в руки. В полутьме балагана бородатая дама подумала, что ружье настоящее и из него можно стрелять. Но самое интересное… так думал и Воробей!
– Руки вверх! Стрелять буду! – завопила бородатая дама.
Воробей побледнел и поднял руки. Он весь дрожал от страха, пока бородатая дама зычным голосом, гремевшим над всей Хультсфредской равниной, звала на помощь полицейских.
Явились полицейские, и с тех пор никто и никогда больше не видел Воробья ни в Хультсфреде, ни в каком-либо другом месте. И тогда настал конец воровству в Смоланде. Право слово, я не вру, вот как бывает на свете!
Бородатую даму очень хвалили и в «Смоландском вестнике», и в «Хультсфредской почте» за то, что она поймала Воробья. Но никто ни словом не обмолвился об Эмиле и о его «ружейке». Так что, помоему, настало время рассказать правду о том, как все было на самом деле.
– Повезло, что я захватил в Хультсфред и шапейку, и ружейку, – сказал Эмиль, когда полицейские увели Воробья в кутузку.
– Да, да, ты замечательный мальчуган, – сказала бородатая дама. – Можешь смотреть на мою бороду сколько хочешь совсем бесплатно.
Но Эмиль устал. Ему не хотелось смотреть ни на какую бороду. Ему даже не хотелось вволю повеселиться, и вообще ничего не хотелось. Только бы поспать. Потому что над Хультсфредской равниной уже спустился вечер. Подумать только, прошел целый долгий день, а Эмиль так и не нашел Альфреда!
Папа и мама Эмиля, да и Лина, тоже устали. Они без конца искали Эмиля, Лина же не переставая искала Альфреда, и больше искать у них не было сил.
– Ой, мои ноги! – простонала мама Эмиля, а папа угрюмо покачал головой.
– Веселенький праздник, нечего сказать, – проворчал он. – Поехали домой в Каттхульт, больше нам здесь делать нечего.
И они потащились к лесной опушке, чтобы запрячь коня и тронуться в путь. И тут они увидели, что к дереву рядом с Маркусом привязана и Юллан и что они вместе жуют сено.
Мама зарыдала.
– Где мой маленький Эмиль? – причитала она.
Лина, дернув головой, в сердцах сказала:
– Вечно он со своими проделками, этот мальчишка! Вот уж настоящий сорвиголова!
И тут вдруг папа, мама и Лина услыхали, что кто-то несется к ним во всю прыть. Это был вконец запыхавшийся Альфред.
– Где Эмиль? – спросил он. – Я искал его целый день.
– А мне-то что до него, – зло сказала Лина и уселась в повозку, чтобы ехать домой.
Подумать только! Она тут же наткнулась на Эмиля!
В повозке оставалось еще немного сена, и на этом-то сене и спал Эмиль. Понятно, он проснулся, когда Лина взгромоздилась на него. И сразу же разглядел того, кто прибежал сюда запыхавшись и стоял рядом с ним.
Эмиль обхватил шею Альфреда, одетого в синий солдатский мундир.
– Это ты, Альфред?! – спросил он.
И тут же снова заснул.
Потом хуторяне поехали домой в Каттхульт. Маркус тянул повозку, а привязанная к повозке Юллан трусила сзади. Время от времени Эмиль просыпался и видел темный лес и светлое летнее небо; он чувствовал свежесть ночи, вдыхал запах сена и лошадей, слышал, как стучат их копыта и поскрипывают колеса повозки. Но все-таки большую часть пути он спал, и ему снилось, что Альфред скоро вернется домой, в Каттхульт, к нему – Эмилю. Альфред непременно должен вернуться.
Это было восьмого июля, когда Эмиль повеселился от души на празднике в Хультсфреде. Угадай, кто еще искал Эмиля в тот день. Спроси Кресу-Майю. Нет, лучше не надо, а то она очень расстроится и на руках у нее выступят красные пятнышки, которые очень чешутся и потом долгодолго не сходят.
Теперь ты слышал, что натворил Эмиль и седьмого марта, и двадцать второго мая, и десятого июня, и восьмого июля, но в календаре найдется еще сколько угодно свободных дней для того, кто хочет проказничать. А Эмиль хотел. Он проказничал почти каждый день, весь год напролет, и в особенности девятнадцатого августа, одиннадцатого октября и третьего ноября. Ха-ха-ха! Я просто умираю от смеха, как вспомню, что он натворил третьего ноября! Но я обещала маме Эмиля никому никогда про это не рассказывать! Хотя именно в тот день леннебержцы пустили по всей округе подписной лист. Жалея своих соседей Свенссонов из Каттхульта, тех самых, у которых не ребенок, а настоящий сорвиголова, они сложились по пятьдесят эре каждый, завязали собранные деньги в узелок и пришли к маме Эмиля.
– Хватит этих денег, чтобы отправить Эмиля в Америку? – спросили они.
Нечего сказать, здорово придумали! Отправить Эмиля в Америку!.. Еще неизвестно, кто тогда достался бы им в председатели муниципалитета! Ну, когда настал бы срок. К счастью, мама Эмиля не согласилась на это дурацкое предложение. В сердцах она швырнула узелок с такой силой, что деньги разлетелись по всей Леннеберге.
– Эмиль – чудесный малыш, – сказала мама, – и мы любим его таким, какой он есть!
Хотя мама и защищала всегда своего Эмиля, сама она немного беспокоилась за него. Мамы всегда беспокоятся, когда люди приходят жаловаться на их детей. И вот как-то вечером, когда Эмиль лежал в кровати со своей «шапейкой» и своей «ружейкой», она подошла и села рядом.
– Эмиль, – сказала она, – ты скоро подрастешь и пойдешь в школу. Как же ты будешь вести себя в школе, раз ты такой сорванец и проказам твоим нет конца?
Эмиль лежал в постели – ну просто ангелочек: светлый, кудрявый, голубоглазый.
– Халли-дайен, халли-далли-да, – запел он, так как и слушать не желал такую болтовню.
– Эмиль, – строго повторила мама, – как ты будешь вести себя в школе?
– Хорошо, – пообещал Эмиль. – Может, я перестану проказничать… когда пойду в школу.
Мама Эмиля вздохнула.
– Ну что же, будем надеяться, – сказала она и пошла к двери.
Тогда Эмиль, приподняв голову и улыбнувшись, лукаво добавил:
– Но я не ручаюсь…
Неужто ты никогда не слыхал об Эмиле из Леннеберги? Ну, о том самом Эмиле, что жил на хуторе Каттхульт близ Леннеберги, в провинции Смоланд? Вот как, не слыхал? Удивительное дело! Поверь мне, во всей Леннеберге не найдется ни одного человека, который не знал бы ужасного маленького сорванца из Каттхульта, этого самого Эмиля. Проделок за ним водилось больше, чем дней в году; однажды он так напугал леннебержцев, что они решили отправить его в Америку. Да, да, в самом деле, я не вру! Леннебержцы завязали собранные деньги в узелок, пришли к маме Эмиля и спросили: