Я проснулся со сдавленным криком, дернулся так, что едва не свалился на пол. Спал я недолго, слезы еще не успели высохнуть, а веки щипало, такое бывает после того, как поплачешь. Сон был очень уж яркий, поэтому я таки заглянул под кровать, в полной уверенности, что она там и лежит, накрыв лицо книгой, что она протянет руку, чтобы коснуться меня ледяными пальцами.
Но, разумеется, никого под кроватью не обнаружил — сон есть сон. Тем не менее спать я улегся на диване в своем кабинете. И правильно сделал, потому что в ту ночь кошмары меня не мучили. И мне удалось хорошо выспаться.
За десять лет моей супружеской жизни, да и сразу после смерти Джоанны, мне так и не довелось почувствовать на себе действие психологического барьера, который вставал на пути многих писателей. По правде говоря, я так долго не замечал его существования, что барьер этот, а речь идет о полной утрате способности писать, укоренился и окреп, прежде чем я наконец понял, что со мной происходит что-то необычное. Причина, думаю, в том, что я искренне считал, будто такие катаклизмы возможны только с «литераторами», которых обсуждали, разбирали по косточкам, а иногда и растирали в порошок в «Нью-йоркском книжном обозрении».
Моя писательская карьера и семейная жизнь практически наложились друг на друга. Я закончил черновой вариант моего первого романа «Быть вдвоем» вскоре после того, как мы с Джоанной официально обручились (я надел на средний палец ее левой руки кольцо с опалом, купленное в «Дайс джевеллерс» за сто десять баксов… для этого мне пришлось свести чуть ли не к нулю остальные расходы, но Джоанна пришла в восторг), а последний роман, «Вниз с самого верха», закончил через месяц после ее смерти. Об убийце-психопате, который обожал крыши высоких домов. Его опубликовали осенью 1995 года. После этого публиковались и другие мои романы, парадокс, который я могу объяснить, но не думаю, что в обозримом будущем в планах какого-либо издательства появится новый роман Майка Нунэна. Теперь я знаю, что есть писательский психологический барьер. Знаю лучше, чем мне хотелось бы.
* * *
Когда я показал черновой вариант «Быть вдвоем» Джо, она прочитала роман за один вечер, уютно устроившись в любимом кресле, одетая лишь в трусики да футболку с Мэновским черным медведем на груди. Она читала и пила холодный чай, стакан за стаканом. Я ушел в гараж (тогда мы с еще одной семейной парой арендовали дом в Бангоре, поскольку денег было в обрез, с Джо мы еще не поженились, но кольцо с опалом она с руки не снимала) и маялся в ожидании ее вердикта. Начал даже собирать скворечник из купленного в магазине набора (в инструкции говорилось, что собрать скворечник под силу ребенку) и чуть не отрезал себе указательный палец левой руки. Каждые двадцать минут я возвращался в дом и заглядывал в гостиную. Если Джо и замечала мое нетерпение, то не подавала виду. Читала себе и читала. Я счел, что это добрый знак.
Я сидел на крыльце черного хода, смотрел на звезды и курил, когда она подошла, села рядом, положила руку мне на плечо.
— Ну? — спросил я.
— Хороший роман. А теперь почему бы тебе не вернуться в дом и не трахнуть меня?
Прежде чем я успел ответить, трусики, в которых она сидела в кресле, упали мне на колени с легким нейлоновым шуршанием.
* * *
Потом, когда мы лежали в постели и ели апельсины (от этой вредной привычки мы в конце концов избавились), я спросил:
— Достаточно хороший, чтобы опубликовать?
— Видишь ли, — ответила она, — я ничего не знаю о сияющем издательском мире, но я всегда читала ради удовольствия… Признаюсь тебе, что моей первой любовью стал «Любопытный Джордж»…
— Любопытно.
Она придвинулась ко мне, навалилась на предплечье теплой грудью, кинула в рот дольку апельсина.
— Так вот, этот роман я прочитала с огромным удовольствием. И берусь предсказать, что твоя репортерская карьера в «Дерри ньюс» не переживет испытательного срока. Я думаю, что мне уготована участь писательской жены.
От ее слов меня бросило в дрожь, кожа на руках покрылась мурашками. Да, конечно, она ничего не знала о сияющем издательском мире, но если она верила, то верил и я… Как выяснилось, мы не заблуждались. Агента я нашел через одну из моих университетских преподавательниц (она прочитала роман и отметила в нем некоторые художественные достоинства; думаю, что коммерческую ценность романа она отнесла к недостаткам). Агент продал «Быть вдвоем» первому же издательству, в которое направил рукопись. Это оказалось престижное «Рэндом хауз».
Как и предсказывала Джо, моя репортерская карьера закончилась очень быстро. Четыре месяца я писал статьи о цветочных выставках, собачьих бегах, благотворительных обедах, получая сто долларов в неделю, пока не пришел первый чек от «Рэндом хауз» — на двадцать семь тысяч долларов, без учета комиссионных агента. Я проработал в газете совсем ничего, даже не успел получить мизерной прибавки к жалованию, но тем не менее мне устроили прощальную вечеринку в пабе «У Джека». На стене повесили плакат:
УДАЧИ ТЕБЕ, МАЙК, — ПИШИ!
Потом, когда мы вернулись домой, Джо сказала, что будь зависть кислотой, от меня остались бы лишь пряжка от ремня да три зуба.
— Никто не спутает ее с «Взгляни на дом свой, Ангел» [10] , не так ли? — спросил я, когда мы погасили свет, доели последний апельсин и выкурили последнюю сигарету.
Джо знала, что я говорил про свою книгу. Знала она и про то, что меня смутила реакция на роман моего университетского преподавателя.
— Надеюсь, ты не собираешься заниматься самокопанием и сетовать на тяжелую судьбу художника, которого никто не хочет понять? — спросила Джо. — Если да, то завтра утром я первым делом покупаю комплект документов, необходимых для развода, и руководство по их заполнению.
Я, конечно, улыбнулся, но ее слова меня все-таки задели.
— Ты видела первый пресс-релиз «Рэндом хауза»? — Я знал, что видела. — Они же назвали меня «Ви-Си Эндрюс с членом».
— И что? — Она ухватилась за означенный предмет. — Член у тебя имеется. А насчет того, как тебя обозвали… Майк, в третьем классе Патти Бэннинг дразнила меня шлюшкой-потаскушкой. Но я же ею не была.
— Ярлыки приклеиваются намертво.
— Е-рун-да. — Она все не отпускала мой игрунчик, то крепко, до сладостной боли, сжимая, то чуть ослабляя хватку. И брючную мышку такое внимание очень даже устраивало. — Главное — это счастье. Ты счастлив, когда пишешь, Майк?