— Но помолодеть не мог а потому и не врезал.
— Нет. Сказал: «Я хочу зайти внутрь. Вы мне поможете?» Я ответила, что помогу. И мы вошли в здание похоронного бюро, Роджетт — по одну его руку, я — по другую. Кира ковыляла рядом со мной. Мне казалось, что я — гаремная наложница. Ощущение мне не понравилось. В вестибюле он присел и вновь приложился к кислородной маске. Роджетт тем временем смотрела на Киру. По-моему, у этой женщины пугающее, отталкивающее лицо, оно напоминает мне какую-то картину…
— «Крик»? Кисти Манча?
— Точно. — Она бросила сигарету на землю, докурив практически до фильтра, и раздавила белой кроссовкой. — Но Ки нисколько ее не испугалась. Ни тогда, ни потом. Роджетт наклонилась к Кире и спросила: «Какое слово рифмуется со словом дама?» И Кира без запинки ответила: «Рама!» Роджетт полезла в сумочку и достала «Хершис киссес» [76] . Ки взглянула на меня, словно спрашивая разрешения, и я кивнула: «Только одну и не запачкай платье». Ки сунула конфетку в рот и улыбнулась Роджетт, словно они с давних пор ходили в подругах. Тем временем Дивоур отдышался, но выглядел очень усталым… никогда в жизни я не видела более усталого человека. Он напомнил мне какую-то фразу из Библии, насчет того, что в старости нам жизнь не в радость. И я его пожалела. Наверное, он это почувствовал, потому что взял меня за руку. И попросил: «Не отталкивай меня». В тот момент я увидела в его лице черты Лэнса. Заплакала. Ответила: «Не оттолкну, если вы меня не заставите».
Я видел их в вестибюле похоронного бюро: он сидит, она стоит, маленькая девочка во все глаза смотрит на них, посасывая сладкую «Хершис киссес». Под звуки негромкой органной музыки. Старина Макс показал себя хитрецом и в день прощания с сыном, подумал я. «Не отталкивай меня!» Это же надо!
«Я пытался откупиться от тебя, а когда из этого ничего не вышло, поднял ставки, чтобы купить твоего ребенка. Когда и этот план потерпел неудачу, заявил сыну, что ты, он и моя внучка будете пожинать плоды своего опрометчивого решения. Косвенным образом я виноват в том, что он упал с трейлера и сломал себе шею, но не отталкивай меня, Мэтти. Я всего лишь несчастный старик, поэтому не отталкивай меня».
— Я сглупила, да?
— Вы решили, что он лучше, чем вам казалось. Если полагать это глупостью, Мэтти, в мире ее очень не хватает.
— Сомнения у меня оставались, — продолжила она. — Поэтому я не стала брать его денег, а к октябрю он их мне больше и не предлагал. Но я позволила ему видеться с Кирой. Наверное, рассчитывала, что со временем Кире что-то обломится, но скорее всего я об этом не думала. Основная причина заключалась в том, что по линии отца у девочки оставался только он. Я хотела, чтобы она радовалась общению с дедом. Поначалу все складывалось как нельзя лучше. А потом что-то начало меняться. Я поняла, что Кира уже не так любит своего «седого паппи». Ее отношение к Роджетт оставалось неизменным, но Макс Дивоур начал ее пугать. Я не понимала, почему, а она ничего не могла объяснить. Однажды я спросила ее, не трогал ли он ее в некоторых местечках, отчего у нее возникали необычные ощущения. Показала, где, но она ответила, что нет. Я ей поверила, но, все-таки, он что-то сказал или сделал. В этом я почти уверена.
— А может, причина в том, что его дыхание стало еще более затрудненным, — вставил я. — Одного этого клокотания достаточно, чтобы напугать ребенка. А может, во время ее пребывания в «Уэррингтоне» у него случился какой-нибудь приступ или припадок. А как он вел себя по отношению к вам, Мэтти?
— Ну… где-то в феврале Линди Бриггс сказала мне, что приходил Джордж Футмен, чтобы проверить установленные в библиотеке огнетушители и детекторы дыма. Он также спросил у Линди, не замечены ли в последнее время в мусоре банки из-под пива и бутылки из-под вина. А также бычки от самокруток.
— Другими словами, «косяки».
— Именно. И Дикки Осгуд, как я слышала, навещал моих близких подруг. Поболтать. Порыться в грязи.
— Мог он что-нибудь нарыть?
— По большому счету, слава Богу, нет.
Я надеялся, что она права, и я надеялся, что Джон Сторроу вытянет из нее все, если мне она чего-то не договаривает.
— Но вы все равно позволяли Ки видеться с ним.
— Я не видела смысла запрещать эти встречи. Думала, что благодаря им он будет тянуть с реализацией своих коварных планов, если они и существовали.
Напрасные надежды, подумал я.
— А потом, весной, у меня появились страхи.
— Страхи? И чего вы боялись?
— Не знаю. — Она достала пачку сигарет, посмотрела на нее, вновь убрала в карман. — Боялась я не из-за того, что мой свекор роется в моем грязном белье. Боялась из-за Ки. Тревога не отпускала меня все то время, что Ки проводила с ним, с ними. Роджетт приезжала на «БМВ», автомобиль она то ли купила, то ли взяла в аренду, а Ки уже сидела на крылечке, поджидая ее. С пакетом с игрушками, если ехала на день, с розовым чемоданчиком «Микки Маус», если собиралась остаться на ночь. И по возвращении она всегда привозила с собой что-то новое. Мой свекор не отпускал ее без подарка. Прежде чем посадить Ки в машину, Роджетт холодно улыбалась мне и говорила: «Значит, до семи вечера, ужином мы ее покормим» или «Значит, до восьми утра, я привезу ее после завтрака». Я отвечала «хорошо», и тогда Роджетт лезла в сумочку, доставала «Хершис киссес» и протягивала Ки. Затем произносила какое-нибудь слово, которое Ки тут же рифмовала. После чего получала в награду конфетку, у меня всегда возникали ассоциации с хозяином собаки, поощряющим свою любимицу за правильно выполненную команду, и они уезжали. И ровно в семь вечера или в восемь утра «БМВ» подкатывал к нашему трейлеру. По этой женщине я могла проверять часы. Но я продолжала волноваться.
— Что им может надоесть легальный процесс и они просто украдут ребенка?
Мне представлялось, что это логичное опасение, настолько логичное, что меня удивляло, как могла Мэтти разрешить дочке бывать у старика. В судебных процессах об опеке право владения на девять десятых определяло решение суда. Поэтому, если Мэтти сказала мне правду о своем прошлом и настоящем, слушания могли сильно затянуться даже для такого богача, как мистер Дивоур. Поэтому похищение, возможно, оказалось бы куда более эффективным решением.
— Не только. Я допускала, что такое возможно, но дело не в этом. Я просто боялась. Чего именно — сказать не могу. До сих пор не имею ни малейшего представления. Но каждый вечер, где-нибудь в четверть седьмого меня начинала бить дрожь, а в голове повторялась одна и та же мысль: «Сегодня эта седая стерва ее не привезет. Сегодня она…»