Меньше всего Марго хотелось застрять на углу Уайтчепл-роуд, сцепившись в споре с Доминикой Нозетт. Поэтому она продолжала шагать, погоняя остальных. Даг Тэнглвуд взял мисс Нозетт под руку, чтобы она не отстала от остальных. Репортер сделала несколько неуверенных шагов, потом вырвала руку и с брезгливым «Уберите руки!» снова повернулась к Марго:
— Отвечайте на мой вопрос!
— Мы не доехали до места на экипаже, — терпеливо объяснила Марго, — потому что нам меньше всего нужно привлекать к себе внимание. Никто в этой части Лондона не ездит в экипаже с кучером. Поэтому, если вы не хотите, чтобы вас ограбили в ту же минуту, как нога ваша коснется мостовой, я предлагаю вам на следующие три месяца привыкнуть к пешему передвижению.
Когда испепеляющий взгляд сменился просто обжигающим, Марго напомнила себе, что до сих пор деятельность Доминики Нозетт как папарацци проходила в комфортабельном мире Верхнего Времени: в автомобилях с кондиционированным воздухом и домах с центральным отоплением. Марго решила не судить ее строго. В конце концов, первое знакомство Доминики Нозетт с лондонским Ист-Эндом при свете дня не могло не повергнуть ее в шок — просто сама она этого еще не поняла.
Добравшись до пересечения Уайтчепл-роуд с Коммершл-роуд, одного из самых оживленных лондонских перекрестков, они впервые наткнулись на одну из самых известных примет Ист-Энда — уличный митинг. Бедолаги, лишившиеся работы в результате ночного пожара в порту, пополнили ряды армии безработных и сейчас изливали душу с громкостью, способной оглушить на расстоянии в пятьсот шагов. Судя по всему, никто в этой толпе и слыхом не слыхал о Правилах Робертса. Или о том, что говорить положено по очереди.
— …и с чего это, скажите на милость, мне за него голосовать? Что такого он сделал для меня и моих…
— …радикалы чертовы! Ступайте да вешайте лапшу на уши кому это нравится — в Африку там или Индию, а нас оставьте в покое…
— …пусть его говорит, хоть посмеемся…
— …коли мне работу дадут да наш Лаймхаус-Кат накормят, я хоть за черта рогатого проголосую…
— …а вот что вы, умники из городского Совета, намерены делать с этими убийствами, а? Слух прошел, нынче ночью еще одной бабе глотку перерезали — это, значит, будет уже вторая за месяц, третья с Пасхи. Мои сестры уж из дому выйти боятся…
На краю толпы — не слишком, впрочем, многочисленной — девушка-подросток лет пятнадцати игриво прижималась к мужчине на три десятка лет старше нее. Его рука уверенно покоилась на ее левой груди. Проходя мимо, Марго услышала его шепот:
— Идет, милка, четыре пенса. Место потише найдешь?
Девочка прошептала что-то ему на ухо и хихикнула, потом чмокнула его в щеку и хихикнула еще раз. Оглянувшись, Марго увидела, как они идут к узкой подворотне, ведущей скорее всего в один из тысяч дворов, зажатых кирпичными стенами, где окна заколочены досками или занавешены одеялами от сквозняков. Когда девочка и ее клиент исчезли в калитке, перед глазами Марго вдруг встало непрошеное воспоминание. Голос ее матери… злобный крик… разбитая щека и кровь у нее на губах… вонь сгоревших тостов на плите и удары отцовских кулаков…
Марго тряхнула головой, отгоняя воспоминание, и постаралась сосредоточиться на грязной улице, выкриках из толпы, стуке деревянных колес и цоканье конских копыт — и, конечно, на своих подопечных из группы наблюдателей. Обругав себя за слабость, Марго глотнула воздух, провонявший навозом, отбросами и речным илом, и только тут поняла, что прошла только доля секунды. Доминика Нозетт шагала по Уайтчепл-роуд, дуясь на нее и, как следствие, безразличная ко всему, а Даг Тэнглвуд спешил за ней, чтобы не дать ей попасть под фургон с грузом бочек из доков Св. Катерины. Гай Пендергаст продолжал разговаривать с людьми, задавая им вопросы, которые он, возможно, не должен был задавать. Доктор Костенко записывал митинг — как было известно Марго, исторический. Оратор в центре толпы поддерживал первые выборы в Лондонский Городской Совет, затеянные радикалами с целью контролировать ситуацию в Ист-Энде. Конрой Мелвин тоже восхищенно смотрел на оратора.
Только от Шахди Фероз не укрылось короткое смятение Марго. Взгляд ее темных глаз задержался на лице Марго, и она чуть нахмурилась.
— С вами все в порядке? — тихо спросила она, осторожно дотронувшись до ее руки.
— Да, — соврала Марго. — Все в порядке. Просто холодно. Давайте пойдем быстрее.
Ей действительно некогда было разбираться с этим — не здесь и не сейчас. Ей предстояла работа. Вспоминать мать — все, как-либо связанное с матерью, — было более чем бесполезно. Старые новости, давние дела. Некогда лить слезы или даже ненавидеть родителей за то, что они были такими, какими они были, или за то, что они делали то, что делали. Если она надеется стать независимым разведчиком времени, ей надо сосредоточиться на завтрашнем дне. Не говоря уже о сегодняшнем…
— Пошли, — хрипло произнесла она, буквально за руку вытаскивая Гая Пендергаста и Конроя Мелвина из толпы. — Некогда уши развешивать, мужики. Рвем когти, а? Работа есть работа, как говорится, время да прилив никого не ждут.
Впрочем, те не особенно сопротивлялись, ибо обоим не терпелось узнать то, ради чего они сюда прибыли, какими бы интересными ни были прочие дела. Слава Богу, они добрались до полицейского морга вовремя и заняли позицию у дверей, где уже собралась толпа вездесущих местных репортеров. Почти все добавляли к тяжелому запаху, сочившемуся из дверей, вонь сигарного дыма. Марго нашла точку, с которой могла записывать происходящее, приглядывая одновременно за своими подопечными. Первая весть о третьем с весны зверском убийстве готова была поступить с минуты на минуту.
Местные репортеры — все, разумеется, мужского пола — обсуждали новое убийство: происхождение убитой, потенциальных свидетелей, которых они уже опросили, щедро угощая джином.
— …говорю тебе, я переговорил уже с полусотней женщин, и все как одна описывают одного и того же типа: здоровенного такого ублюдка, на вид иностранца, в кожаном фартуке… — Все оживились, гадая, скоро ли поймают убийцу на основании этого, так сказать, описания. Марго знала, что человек, известный как Кожаный Фартук, — один из первых подозреваемых по этому делу. Незадачливый Джон Пицер, чистильщик обуви из Польши, которому к тому же не посчастливилось родиться евреем, стал первой невинной жертвой царивших в Ист-Энде ненависти и нетерпимости и очень скоро должен был угодить в тюрьму.
Разумеется, скоро он отсудит кругленькую сумму у газет, очернивших его доброе имя: несколько свидетелей, включая одного полицейского констебля, видели его в момент убийства Полли Николз на пожаре в Шедуэлле. Но сегодняшним утром этого еще никто не знал…
Полный ужаса мужской крик вырвался из дверей морга:
— Господи… Боже мой, констебль, сюда, скорее!
Репортеры встрепенулись и бросились к двери, которая, распахнувшись, громко стукнула по закопченной кирпичной стене. В дверях показался бледный как полотно мужчина в потрепанной рабочей одежде. Он сделал один неуверенный шаг, другой и, шатаясь, спустился с крыльца. Он судорожно глотнул воздух, провел по губам грязным рукавом, явно делая отчаянную попытку не расстаться с содержимым своего желудка. Со всех сторон на него градом сыпались вопросы. Мужчина пожал плечами, пытаясь подобрать слова к тому, что только что видел.