— Представления не имею, — прошептал он как можно тише. — Он был здесь всего минуту назад.
— Да, — раздраженно кивнул Малькольм. — Был. А сейчас его нет. Чертов репортер! Нам лучше найти его, и поскорее.
Через десять минут стало ясно, что Гая Пендергаста в «Карлтоне» больше нет, ибо его видели забирающим из гардероба свои шляпу, трость и перчатки.
— Ну да, мистер Мур, — сообщил швейцар. — Он уходил в большой спешке. Взял кеб.
— Вы не слышали, какой адрес он назвал кебмену?
— Нет, сэр, боюсь, что не слышал. Малькольм выругался про себя.
— Будь он проклят, этот идиот! Джентльмены, боюсь, наша экскурсия по вашей просьбе переносится на другой вечер. Доктор Костенко, доктор Мёлвин, нам нужно немедленно вернуться в Сполдергейт. Это очень серьезно. Чертовски серьезно. Репортер, разгуливающий по Лондону сам по себе, без сопровождающего, и задающий вопросы в такое время… Его необходимо немедленно найти и вернуть обратно, пока он не оказался в какой-нибудь фатальной переделке.
Оба ученых были вне себя от ярости, узнав, что их программа на вечер отменяется, особенно в свете собрания, происходившего всего этажом выше. Однако даже они осознали кризис, которым угрожала пропажа еще одного человека из Верхнего Времени. По крайней мере у инспектора Скотланд-Ярда хватило самокритики признать, что это он позволил репортеру улизнуть так легко. Кучер принадлежавшей «Путешествиям» кареты, которая привезла их в «Карлтон», тоже не заметил ухода Пендергаста и всю дорогу до Сполдергейта корил себя за собственную беззаботность.
— Мог бы проследить за этим чертовым дуралеем, — бормотал он каждые несколько минут. — Черт, ну почему этот кретин взял кеб? Я бы отвез его, куда бы он ни попросил!
У Малькольма были собственные подозрения на этот счет, которые подтвердились менее чем через полчаса, когда они вернулись в особняк «Путешествий во времени». Гай Пендергаст вернулся в Сполдергейт, но совсем ненадолго. Затем они с Доминикой Нозетт ушли снова, забрав с собой весь свой багаж и одну из сполдергейтских карет — не спросив при этом разрешения Гилбертов.
Новое несчастье замаячило перед ними.
Они не только потеряли туриста Бенни Катлина, они потеряли еще и двух членов группы наблюдателей, явно решивших расследовать дело самостоятельно. Малькольм, уже несколько недель спавший не больше трех часов в сутки, пытался понять, что такого увидел или услышал Гай Пендергаст, если это подтолкнуло его на собственные поиски в нарушение всех правил, установленных для группы наблюдателей. Малькольм был настолько занят Йетсом, что забыл о работе. И это было непростительно. До сих пор Малькольму только раз приходилось терять туриста: Марго, в тот жуткий день в Риме, в разгар сатурналий. Настроение его отнюдь не улучшилось, когда он напомнил себе, что оба раза он был занят не профессиональными обязанностями, а собственными эмоциями.
Поскольку ни малейшего представления, откуда начинать поиски пропавших репортеров, у Малькольма не было, он сделал единственное, что мог сделать, оставаясь спокойным. Он спустился в гостиную, налил себе хорошую порцию скотча и начал обдумывать новую профессию.
* * *
Ночлежный дом Кроссингем пропах плесенью, несвежей одеждой, потом, протухшей едой и отчаянием. Когда Марго и Шахди Фероз переступили порог кухни, на улице уже давно стемнело и стоял собачий холод. В печи вяло дымил уголь, и вокруг него сбились тесной кучкой человек двадцать, по большей части женщины. Свободных стульев не было. Те несколько стульев, что имелись, давно уже были подвинуты к самому огню пришедшими раньше других счастливчиками. Остальные изможденные, грязные обитатели кухни Кроссингема сидели на полу так близко к очагу, как сумели протолкаться. Хорошо еще, пол был чисто вымыт, несмотря на то что некрашеные доски его были истерты тысячами ходивших по нему башмаков.
Марго заплатила домохозяину, Тимоти Доновану, за чашку чая и протянула ее Шахди, потом подумала и заплатила еще за одну — для себя.
— Вот, милочка, — негромко сказала она ученой на лучшем своем кокни. — Вот вам чашечка чая для сугреву.
Чай оказался жидким и горьким, разумеется, без сахара или молока, способных исправить его противный вкус. Марго поморщилась и сделала еще глоток. Спитые чайные листья, конечно — если в этой гадости вообще присутствовало хоть немного настоящего чая. Так высок был спрос на чай и так дорог свежий продукт, что возник огромный рынок спитого чая. Использованная заварка собиралась слугами и домохозяйками, а затем продавалась мелким чаеторговцам, которые скупали гущу на дому, на вес. Затем гуща просушивалась, коптилась, спрессовывалась в «новые» брикеты и продавалась в дешевых москательных лавках, которыми изобиловал Ист-Энд. Существовал даже черный рынок поддельного чая, на котором под видом чайных брикетов листья бог знает чего и даже резаная бумага продавались тем, кто не мог позволить себе настоящий чай или — что не редкость — просто не знал вкуса настоящего напитка.
Марго подобрала юбки и нашла место не слишком далеко от огня, потом подержала чашку Шахди, чтобы та могла присесть тоже. Обе пристроили свои полотняные сумки с незаменимыми журналами на колени, чтобы на них не мог наложить лапу никто из любителей позариться на чужое добро. Марго поймала на себе несколько любопытных — и алчных — взглядов, по большей части мужских. Редкий обитатель Кроссингема обладал таким количеством вещей, чтобы хранить их в полотняной сумке.
— И что это у тебя в мешке, а, милочка? — От сидевшей рядом с Марго худой женщины лет шестидесяти пяти пахло джином, дешевым пивом и нестиранной много месяцев — если не лет — одеждой.
Марго заставила себя улыбнуться, игнорируя вонь.
— Шмотки мои, что заложу, сразу как найду место, где спать. Это, да еще папашины рубахи, чтоб ему в огне гореть, пьянчуге горькому. Да только его уж неделю как на виселице вздернули, за фокусы с чаем-то.
— Охо-хо, оно, конечно, нелегкое дело, — вздохнула другая женщина. — Нашему брату ведь что остается — красть да в петле болтаться, коли изловят, а то с голоду дохнуть. Уж лучше пьяный, да живой, чем висельник, вот что скажу. И то говорить, от червя да от могильщика все одно не уйти.
— И то хорошо, хоть рожу мне больше не изукрасит, — буркнула Марго, — да последний пенни в доме не пропьет. Скатертью дорожка, вот что скажу, скатертью ему дорожка, ублюдку старому. И еще скажу, жаль, его раньше не вздернули, а я б только спасибо сказала, вот оно как.
— И что, у тебя и работа есть? — спросила девушка не старше Марго, во взгляде которой сквозило любопытство — несмотря на застывший где-то в глубине страх. Она напоминала Марго кролика, на котором разминался перед работой мясник.
— Это у меня-то? — передернула плечами Марго. — Ничего, окромя меня самой да еще вот мамаши моей. — Она кивнула в сторону Шахди Фероз. — Да ну чего-нибудь да найду, правду говорю. Коли надо будет, и на улицу пойду, только чтоб крыша над головой была да краюха хлеба в Лайм-хаусе — да еще и для мамаши моей, вон оно что.