— Не угодно ли вам, сударыня, пройти за мной, — сказал, вернувшись, лакей, — хозяин примет вас сейчас же у себя в спальне.
Между Каролиной и Максимом установились дружеские отношения с тех пор, как он стал встречать ее в качестве верной домоправительницы, когда обедал у отца. Она вошла в комнату, шторы были опущены, шесть свечей горели на камине и маленьком столике, освещая своим спокойным пламенем это гнездышко из пуха и шелка, эту обставленную с женственной роскошью, как у продажной красавицы, спальню, с глубокими креслами и огромной, мягкой, как пух, кроватью. Это была его любимая комната, устроенная с самым утонченным вкусом, мебель и дорогие безделушки, чудесные вещицы прошлого века словно таяли и терялись в изящных складках роскошных тканей.
Дверь, ведущая в туалетную, была широко раскрыта, и он вышел оттуда со словами:
— Что случилось?.. Уж не умер ли отец?
Он только что принял ванну и надел изящный костюм из белой фланели, оттенявший его свежую надушенную кожу, красивое, женственное лицо, уже потрепанное, с ясными синими глазами, сражавшими его внутреннюю пустоту. Через открытую дверь еще было слышно, как падали в ванну капли из крана; от теплой воды поднимался резкий аромат какого-то цветка.
— Нет, нет, это не так уж серьезно, — ответила она, смущенная спокойно-шутливым тоном вопроса. — Но то, что я хочу сказать вам, меня немного волнует… Извините, что я нагрянула к вам…
— Правда, я приглашен на обед, но я еще успею одеться… Так в чем же дело?
Он ждал, а она уже колебалась, запинаясь, пораженная этим великолепием, этим умелым наслаждением жизнью, которое она чувствовала вокруг себя. Она оробела и не находила в себе прежней смелости. Возможно ли, чтобы судьба, оказавшаяся такой жестокой для случайного заброшенного ребенка там, в помойной яме Неаполитанского городка, была так щедра для другого сына, живущего среди этой утонченной роскоши? Столько гнусных мерзостей, голод и неизбежный разврат с одной стороны, а с другой такая изысканность, изобилие, счастье! Так, может быть, воспитание, здоровье, ум — все это только вопрос денег? И если гнусная человеческая природа повсюду одинакова, то не сводится ли и вся цивилизация к одному преимуществу: душиться дорогими духами и жить в роскоши?
— Боже мой! Это целая история. Мне кажется, что я поступлю правильно, если расскажу ее вам… К тому же я вынуждена это сделать, вы должны мне помочь.
Сначала Максим слушал стоя; потом он сел против нее, так как от удивления у него подкосились ноги. И когда она кончила, он воскликнул:
— Вот тебе раз! Значит, я не единственный сын, оказывается, у меня есть еще этот отвратительный младший братец! Свалился с неба без всякого предупреждения!
Она подумала, что его беспокоит материальная сторона дела, намекнула на вопрос о наследстве.
— О, наследство отца!..
И он с беззаботной иронией махнул рукой. Каролина не поняла этого движения. Как? Что он хочет сказать? Разве он не верит в способности отца, сомневается в надежности его состояния?
— Нет, нет, я себя обеспечил и ни в ком не нуждаюсь… Но, право, то, что вы мне рассказываете, так забавно, я не могу удержаться от смеха.
Он и в самом деле смеялся, но с обидой и с глухой тревогой, думая только о себе, еще не успев разобраться, выгодна ему эта история или нет. Почувствовав все же, что его это не касается, он бросил грубую фразу, в которой проявилась вся его сущность:
— В конце концов мне на это наплевать!
Он встал, прошел в туалетную и тут же вернулся с черепаховой щеточкой, которой принялся спокойно полировать себе ногти.
— А что же вы теперь будете с ним делать, с вашим чудовищем? Его ведь нельзя посадить в Бастилию, как Железную Маску [11] ?
Тогда она рассказала о счетах Мешен, о своем намерении поместить Виктора в Дом Трудолюбия и попросила у него две тысячи франков.
— Я не хочу пока ничего говорить вашему отцу, и мне больше не к кому обратиться, кроме вас; придется вам внести вместо него эти деньги.
Но он наотрез отказался:
— Вместо папеньки? Ни за что на свете! Ни одного су!.. Слушайте, я поклялся, что если бы ему понадобилось одно су, чтобы перейти мост, я и то не дал бы ему… Поймите же, бывают слишком уж глупые глупости, я не хочу быть смешным.
Она снова посмотрела на него, смущенная его намеками на какую-то гнусность. Но в этот момент она была слишком взволнована и не имела ни желания, ни времени расспрашивать.
— А мне? — спросила она резко. — Мне вы одолжите эти две тысячи?
— Вам, вам?..
Он продолжал полировать ногти красивым и легким движением, разглядывая ее своими светлыми глазами, проникающими в самое сердце женщин.
— Вам я, пожалуй, одолжу… Вы простая душа, вы заставите его вернуть их мне.
Он достал из маленького бюро две ассигнации и подал их ей, потом взял ее за обе руки, подержал их несколько мгновений в своих и дружески, весело, как пасынок, который чувствует симпатию к своей мачехе, сказал:
— Вы строите себе иллюзии насчет отца! Ах, не оправдывайтесь, я не хочу вмешиваться в ваши дела… Женщины такие странные, они иногда развлекаются тем, что жертвуют собою; конечно, каждый вправе делать то, что ему нравится… Ну, ничего, если когда-нибудь вам заплатят неблагодарностью, приходите ко мне, поговорим.
Очутившись в своем фиакре, задыхаясь от расслабляющей теплоты маленького особняка, от запаха гелиотропа, пропитавшего ее одежду, Каролина вся дрожала, как будто вышла из какого-нибудь притона. Она была испугана также и этими недомолвками, насмешками сына над отцом, еще усилившими в ней подозрения относительно темного прошлого Саккара. Но она ничего не хотела знать: деньги у нее теперь были, и она успокоилась, рассчитывая, как распорядиться завтрашним днем, чтобы уже к вечеру спасти ребенка от порока.
Ей пришлось начать хлопоты с самого утра, так как, чтобы ее подопечного могли принять в Дом Трудолюбия, нужно было соблюсти ряд формальностей. Впрочем, ее должность секретаря инспекционного совета, который основательница приюта, княгиня Орвьедо, организовала при участии десяти светских дам, облегчила ей выполнение этих формальностей, и после полудня ей оставалось только поехать за Виктором в Неаполитанский городок. Она взяла с собой приличную одежду; в душе она не была спокойна, ожидая, что мальчик будет сопротивляться, раз он и слышать не хотел о школе. Но Мешен, которую она известила о своем приезде телеграммой, ждала ее на пороге и, вся взбудораженная, сообщила ей новость: ночью неожиданно умерла тетка Элали, причем врач не мог с определенностью сказать, отчего это случилось: может быть, удар или что-нибудь вроде заражения крови; страшнее всего было то, что мальчишка, который спал вместе с ней, только тогда заметил, что она умерла, когда почувствовал в темноте холод ее мертвого тела. Он провел остаток ночи у хозяйки, ошеломленный этой драмой, и был так испуган, что позволил переодеть себя и, видимо, был даже доволен, когда ему сказали, что он будет жить в доме с прекрасным садом. Здесь его ничто больше не удерживало, раз толстуха, как он ее называл, будет теперь гнить в яме.