Лишь только стемнело, Маэ пришел из огорода, сел на стул и, прислонившись головой к стене, задремал. По вечерам так было всегда: стоило ему сесть - он сразу засыпал. Пробило семь часов. Ленора и Анри разбили тарелку, помогая Альзире накрыть на стол. Вернулся старик Бессмертный - он спешил поужинать перед уходом на шахту. Тогда жена разбудила Маэ:
- Садитесь за стол, нечего их ждать. Не маленькие, найдут дорогу домой. Жаль вот только салата нет у меня.
Пообедав в заведении у Раснера, Этьен вновь поднялся в отведенную ему комнатушку под самой крышей, с окном, обращенным к шахте; едва живой от усталости, он в одежде бросился на постель и сразу уснул: за двое суток ему не удалось поспать и четырех часов. Проснулся он уже в сумерки и сперва не мог понять, где находится; ломило все тело, голова была тяжелая, он с трудом поднялся, решив пройтись, подышать воздухом, а после ужина лечь на ночь.
Погода становилась все мягче, по небу, блестевшему на западе медью заката, ползли черные тучи, набухшие дождем, затяжным дождем, обычным в этих краях, и приближение его чувствовалось в теплом сыром воздухе; волнами надвигалась темнота, затопляя бесконечные дали, открывавшиеся на этой плоской равнине. Небо, нависшее над бескрайним морем красноватой земли, как будто таяло и расплывалось черной пеленой; не проносилось ни единого дуновения ветерка в этот час сгущающихся сумерек. Все было объято грустью, мертвой погребальной тишиной.
Этьен шел куда глаза глядят, его гнало лихорадочное возбуждение. Проходя мимо шахты, лежавшей в лощине и уже затянутой мраком, где, однако, не горел еще ни один фонарь, он остановился на минутку посмотреть, как выходят рабочие дневной смены. Вероятно, пробило шесть часов; грузчики, стволовые, конюхи шли группами и вперемежку с ними, неразличимые в темноте, сортировщицы; слышались их голоса и смех.
Впереди шли Горелая и ее зять Пьерон. Старуха бранила его за то, что он не поддержал ее, когда она поспорила с десятником при подсчете ее выработки.
- Эх ты! А еще мужчина называется! Тряпка ты, и больше ничего! Перед всякими сволочами на брюхе ползаешь, а они нас обкрадывают.
Пьерон, не отвечая, мирно следовал за ней. Наконец он произнес:
- А что ж мне, драться, что ли, с ним было? Спасибо! Ведь он начальник. Наживать еще неприятностей?
- Ну что ж, подставляй спину под хозяйский кнут! - закричала Горелая. Черт бы вас всех, трусов, побрал! И отчего это дочь не послушала меня!.. Мало того что они у меня мужа убили, ты, может, хочешь, чтобы я за это спасибо им сказала? Нет, погоди, я им отомщу!
Голоса потерялись вдали. Этьен смотрел, как яростно жестикулирует длинными худыми руками старуха Горелая, смотрел на ее лицо с орлиным носом и разлетающуюся седую шевелюру. Но тут позади него послышались знакомые голоса, и он насторожился, прислушиваясь к разговору. Это рукоятчик Муке подошел к своему приятелю Захарию, который поджидал его.
- Ну как, пойдем? - спросил Муке. - Перекусим маленько и закатимся в "Вулкан".
- Сейчас. У меня тут дело есть.
- Что такое?
Муке обернулся и увидел Филомену, выходившую из сортировочной. Он, по-видимому, догадался.
- Ах так... Поговори. Я, значит, вперед пойду.
- Ступай, я тебя догоню.
Муке, уходя, встретился с отцом, конюхом Муком, тоже выходившим из шахты, они попросту пожелали друг другу доброго вечера, затем сын зашагал по большой дороге, а отец двинулся в другую сторону, по берегу канала.
Направился к каналу и Захарий, подталкивая к уединенной дорожке упиравшуюся Филомену. Она спешила домой: "Нет, нет, лучше в другой раз". И они заспорили, как старые супруги. Что за радость видеться только на улице да еще зимой, когда земля мокрая и нет в поле хлебов, где можно спрятаться.
- Да нет, я не за тем, - нетерпеливо бормотал он. - Хочу сказать тебе кое-что.
И взяв Филомену за талию, от тихонько ее повел. Они остановились в тени, падавшей от террикона, и Захарий спросил, нет ли у нее денег.
- Зачем тебе? - спросила Филомена.
Захарий смешался, забормотал, что он должен "одному человеку" два франка и боится сказать родителям.
- Да молчи ты!.. Я ведь видела Муке... Опять ты пойдешь в "Вулкан" пялить глаза на этих окаянных певичек.
Захарий отпирался, бил себя кулаком в грудь, давал честное слово. В ответ она пожимала плечами. И он вдруг сказал:
- Пойдем с нами, если хочешь... Сама увидишь, что нисколько ты нам мешать не будешь! На что они мне, певички эти?.. Ну, пойдешь?
- А маленький? - ответила она. - Куда пойдешь, когда ребенок на руках, крикун неугомонный? Пусти, пойду домой... Там наверняка опять свара.
Но Захарий все не пускал ее, упрашивал дать денег. Ну, как же это? Ведь он обещал Муке. Неужели она дураком хочет выставить его перед приятелем? Не может человек каждый вечер вместе с курами ложиться. Филомена наконец сдалась, отогнула полу кофточки, разорвала ногтем нитку и вытащила несколько монет по десять су, зашитые в подкладку. Из страха, что мать все отберет, она прятала таким образом деньги, полученные за добавочную работу на шахте.
- У меня пять монет, видишь? - сказала она. - Так и быть, дам тебе три... Только поклянись, что уговоришь мать поженить нас. Довольно нам такой жизни! Все на улице! Да еще мать попрекает меня каждым куском... Поклянись, поклянись сперва!
Худенькая, болезненная женщина говорила вялым голосом, в интонациях ее не было страстного волнения, а чувствовалась лишь усталость измученного жизнью человека. Захарий клялся и божился, что его слово свято. А когда получил три монеты, облапил Филомену, стал щекотать, рассмешил и, пожалуй, довел бы свои любезности до конца, укрывшись во впадине террикона, с давних пор служившей для них зимою супружеской спальней, но Филомена отвергла заигрывания, сказав, что это не доставит ей никакого удовольствия. Она в одиночестве возвратилась в поселок, а он прямиком, через поле, побежал догонять приятеля.
Этьен машинально следил за ними издали и, не зная обстоятельств, считал, что это просто свидание. На рудниках девушки рано познавали любовь; он вспомнил фабричных работниц в Лилле, которых парни, бывало, поджидали на задворках фабрик, - целые стайки девчонок, испорченных уже в четырнадцать лет, выросших в нищете и без призора. Но его размышления прервала другая встреча. Он остановился.
У подножия террикона, на больших камнях, которое скатывались с него, тщедушный Жанлен яростно спорил с Лидией, сидевшей справа от него, и с Бебером, сидевшим слева.
- Ну, еще что скажете?.. Вот надаю обоим оплеух, так больше не будете просить... Кому мысль в голову пришла? Кому?
В самом деле мысль принадлежала Жанлену... Целый час они провозились на берегу канала, рвали все вместе листья одуванчиков, а когда набралась целая куча листьев, он подумал, что столько дома у него не съедят, и не пошел обратно в поселок, а отправился в Монсу, захватив с собой Бебера и Лидию. Бебера он заставил сторожить, а Лидии приказал звонить у подъездов городских домов и предлагать листья одуванчика. Как человек бывалый, он говорил, что девчонки распродадут все, что хочешь. Торговля шла очень бойко; правда, для дома ничего не осталось, но зато Лидия выручила одиннадцать су. А теперь три компаньона делили меж собой доход.