Он поехал не по одной их трех дорог, а по узкой, едва заметной тропе.
Молодой креолке все это показалось сном, и скорее странным, чем неприятным.
Но эта иллюзия быстро рассеялась, когда она подняла и прочитала валявшееся на земле письмо, потерянное Диасом. Письмо было адресовано «дону Морисио Джеральду» и подписано «Исидора Коварубио де Лос-Льянос».
Луиза взобралась в седло почти с таким же трудом, как только что уехавший мексиканец.
Переезжая Леону на обратном пути в Каса-дель-Корво, она остановила лошадь посередине реки и в каком-то оцепенении долго смотрела на поток, пенящийся у ее ног. На ее лице было выражение глубокого отчаяния. Будь это отчаяние хоть немного глубже – и воды Леоны сомкнулись бы над ее головой.
Лиловые тени техасских сумерек уже спускались на землю, когда раненому, проделавшему мучительный путь сквозь колючие заросли, наконец удалось добраться до ручья.
Он утолил жажду и растянулся на траве, забыв о своей тревоге.
Нога болела, но не очень сильно. О будущем он сейчас не думал – он слишком устал.
Ему хотелось только одного – отдохнуть; и прохладный ветерок, покачивавший перистую листву акации, убаюкивал его.
Грифы улетели на ночлег в заросли; избавленный хоть на время от их зловещего присутствия, он скоро заснул.
Но спал он недолго. Снова разболелись раны и разбудили его. Именно боль, а не лай койотов, не давала ему спать до утра.
Он не боялся койотов, которые рыскали кругом; они, как шакалы, нападают только на мертвых или на умирающих, а он знал, что рана его не смертельна.
Ночь тянулась мучительно долго; страдальцу казалось, что день никогда не наступит.
Утро пришло наконец, но и оно не принесло радости -вместе с ним опять появились черные птицы, а койоты не ушли. Над ним в ярком свете нового дня снова парили грифы, а вокруг него повсюду раздавалось отвратительное завывание койотов.
Он подполз к ручью и снова напился.
Теперь он почувствовал голод и огляделся в поисках пищи.
Неподалеку рос гикори. На его ветках футах в шести над землей висели орехи.
Раненому удалось доползти до дерева, хотя это причинило ему мучительные страдания.
Костылем он сшиб несколько орехов и немного утолил голод.
Что же делать дальше?
Уйти отсюда было невозможно. Малейшее движение причиняло ему невыносимую боль, напоминая о том, что oн совершенно не способен передвигаться.
Он до сих пор не знал, что случилось с его ногой, – она так распухла, что он ничего не мог прощупать. Все же ему казалось, что у него раздроблено или вывихнуто колено. И в том и в другом случае пройдет много дней, прежде чем он сможет владеть ногой. А что ему делать до тех пор?
Несчастный почти не надеялся на помощь. Ведь он кричал до хрипоты, но никто не услышал; и, несмотря на это, время от времени снова раздавался его глухой крик – это были слабые проблески надежды, борющейся с отчаянием.
Он был вынужден оставаться на месте. Придя к этому заключению, юноша растянулся на траве, решив терпеть, пока хватит сил.
Ему потребовалась вся сила воли, чтобы вынести эти страдания, и все-таки с его губ иногда срывались стоны.
Совершенно измученный болью, он уже не замечал, что делается вокруг. Черные птицы по-прежнему кружили над ним; но он уже привык к этому и не обращал на них внимания даже тогда, когда свист их крыльев раздавался над самой его головой.
Но что это? Какие-то новые звуки?
Послышался топот маленьких ног по песчаному берегу ручейка, он сопровождался прерывистым дыханием.
Раненый оглянулся, чтобы узнать, в чем дело.
«А, это только койоты»,– подумал он, увидев десятка два этих животных, снующих взад и вперед по берегу.
До сих пор юноша не испытывал страха перед этими трусливыми животными – он презирал их. Но он встревожился, заметив их свирепые взгляды и угрожающее поведение. Сомневаться не приходилось – они готовились к нападению. Он вспомнил, как ему рассказывали, что эти животные, обычно трусливые и безвредные, набрасываются на человека, когда он слаб и не может защищаться, особенно если их возбуждает запах крови.
А он был весь изранен шипами кактусов. Его одежда пропиталась кровью. В душном воздухе распространялся тяжелый запах, и койоты не могли не почуять его. Очевидно, этот запах дразнил хищников, доводя их до неистовства.
Как бы то ни было, юноша не сомневался, что они собираются на него напасть.
У него не было другого оружия, кроме охотничьего ножа, который он, к счастью, не потерял. Его ружье и револьвер были привязаны к седлу, и лошадь ускакала вместе с ними.
Раненый вытащил нож и, опираясь на правое колено, приготовился защищаться.
Минута промедления – и было бы уже поздно. Ободренные безнаказанностью, осмелевшие от запаха крови, который усиливался по мере их приближения, подгоняемые врожденной свирепостью, койоты наконец бросились на раненого человека.
Шестеро волков одновременно впились зубами в его руки, ноги и тело.
Рванувшись, он стряхнул их и нанес несколько ударов ножом. Один или два были ранены и с визгом отскочили.
Но на него уже набросились другие...
Борьба стала отчаянной, смертельной. Несколько хищников были убиты, но остальные продолжали атаку, казалось, с еще большим ожесточением.
Началась свалка. Койоты лезли друг на друга, чтобы вцепиться в жертву. Нож поднимался и опускался, но руки человека слабели, и удары все реже достигали цели.
Он терял последние силы. Смерть смотрела ему в глаза...
И в эту роковую минуту юноша вскрикнул. Как ни странно, это не был крик отчаяния – это был крик радости. И еще удивительнее, что, услышав его, койоты отступили.
Схватка прекратилась. На короткое время водворилась тишина. Но не возглас человека был причиной этой перемены, а то, что его вызвало.
Послышался топот лошади, за которым последовал громкий собачий лай.
Раненый продолжал кричать, взывая о помощи. Лошадь, казалось, была совсем близко. Вряд ли всадник мог не услышать его.
Но ответа не было. Всадник проехал мимо.
Топот копыт становился все глуше... Отчаяние снова овладело юношей.
А хищники, набравшись храбрости, еще раз ринулись в атаку.
Снова разгорелась жестокая борьба. Несчастный потерял последнюю надежду и продолжал защищаться, движимый только отчаянием.
И вдруг койоты отпустили жертву: на сцене появилось новое действующее лицо, и раненый воспрянул духом.