Вокруг судьи и присяжных теснится толпа, которую описать не так-то просто. Здесь охотничьи рубашки из оленьей кожи, куртки из одеял, хотя день выдался на редкость жаркий, белые полотняные блузы, а также грубые хлопчатобумажные рубашки из красной фланели и небеленого холста; драгунские, стрелковые, пехотные и артиллерийские мундиры – все сливается и смешивается в этом пестром собрании. Кое-где видны короткие куртки и широкие сомбреро мексиканцев.
* * *
В большинстве собраний внутренний круг состоит из избранных.
Но в этом собрании получилось наоборот. Местная аристократия расположилась по внешнему кругу. Дамы, разодетые в свои лучшие наряды, стоят в фургонах или же сидят в более изящных экипажах, устроившись достаточно высоко, чтобы иметь возможность видеть поверх голов мужчин. Их глаза устремлены не на судью – на него они бросают лишь мимолетные взгляды. Они смотрят на группу из трех человек, находящихся вблизи присяжных и не очень далеко от ствола дерева. Один из них сидит, двое стоят. Тот, который сидит, – обвиняемый; двое стоящих -стража.
Первоначально за это убийство предполагали судить не только Мориса Джеральда, но и Мигуэля Диаса с его товарищами и Фелима О'Нила.
Однако в процессе предварительного следствия мексиканец и его три приятеля доказали свое алиби [65] . Они признались, что перерядились индейцами. Этот факт был уже доказан, так что ничего другого им и не оставалось делать. Но они выдали все это за шутку. А так как было установлено, что все четверо были дома в ночь исчезновения Генри Пойндекстера, а Диас к тому же мертвецки пьян, то дальше их и не допрашивали.
Что же касается Фелима, то его не сочли нужным посадить на скамью подсудимых, так как считали, что он будет более полезен в качестве свидетеля.
Итак, на скамье подсудимых только один Морис Джеральд, который был известен большинству присутствующих как Морис-мустангер.
Только немногие из присутствующих лично знают обвиняемого. Но, с другой стороны, здесь мало людей, которые не слыхали о нем. Возможно, таких нет вовсе. Его имя стало широко известным недавно. До дуэли с Колхауном его знали только как хорошего охотника за лошадьми.
Все считали мустангера красивым, отважным юношей, любителем лошадей, всегда готовым оказать услугу хорошенькой девушке, добродушным и острым на язык, как большинство ирландцев.
Но ни в хорошем, ни в дурном он не доходил до крайностей. Его отвага редко бывала безрассудной, а разговоры не превращались в пустую болтовню. Его поведение было уравновешенным, так же сдержанна была и его речь, даже за стаканом вина, – качество, редкое среди ирландцев.
Никому не было известно, откуда он приехал, почему поселился в Техасе и избрал себе такое малопочтенное занятие.
Это казалось особенно странным для тех, кто знал, что он не только образован, но и прирожденный джентльмен, чему, впрочем, не придавали большого значения на границах Техаса, где сплошь и рядом потомственные аристократы из Франции и Англии в поте лица добывали свой хлеб.
К чему свидетельства о благородном происхождении, за исключением тех, на которые наложила свою печать сама природа? Таковы настроения этой далекой, молодой страны. Этой печатью прирожденного благородства отмечен Морис Джеральд. Вряд ли кто-нибудь мог принять его за глупца или за негодяя.
И тем не менее Морис Джеральд стоит перед многочисленной толпой, заклейменный позором, обвиняемый в том, что глубокой ночью он пролил невинную кровь – убил человека!
Неужели это обвинение справедливо? Если это правда, то он погиб.
Вот о чем думают зрители.
Некоторые глядят на него с любопытством, другие -недоумевая, но большинство – со злобой.
Но вот еще одна пара глаз: они смотрят совсем не так, как другие, – в них вы прочтете и тревогу, и нежность, и вместе с тем непоколебимую твердость.
Многие заметили этот взгляд, потому что слишком прекрасно бледное лицо, полускрытое за занавесками кареты, чтобы на него не обратили внимания.
Но только немногие могут понять, что говорит этот взгляд. И к ним принадлежит сам обвиняемый. Когда он замечает бледную красавицу и ее взгляд, его сердце трепещет и переполняется гордостью; он даже на время забывает свое унизительное положение, грозящее ему страшной опасностью. В эту минуту он способен чувствовать только радость. Ему рассказали многое из того, что произошло, пока его сознание было омрачено. Он знает теперь, что прелестное, неземное видение было на самом деле прекрасной реальностью.
Женское лицо, сиявшее ему в его бреду, – это то же лицо, которое он видит за занавесками кареты. И он знает теперь, что среди озлобленной толпы у него есть друг, который будет верен до конца.
* * *
Судебное разбирательство начинается без особых формальностей. Судья снимает панаму и зажигает потухшую сигару. Затянувшись раз пять-шесть, он вынимает сигару изо рта, кладет ее на край стола и говорит:
– Господа присяжные! Мы собрались здесь, чтобы рассмотреть дело, подробности которого, надо полагать, вам всем известны. Убит человек – сын одного из наших наиболее уважаемых граждан; арестованный, которого вы видите перед собой, обвиняется в этом преступлении. Моя обязанность наблюдать за правильным ходом судебной процедуры, а вы должны будете взвесить улики и решить, справедливо ли обвинение.
Затем обвиняемому задают обычный вопрос:
– Признаете ли вы себя виновным?
– Нет, – твердо и с достоинством отвечает тот.
Кассий Колхаун и несколько головорезов, стоящих рядом с ним, недоверчиво усмехаются.
Судья молча берет сигару. Прокурор после нескольких предварительных замечаний приступает к опросу свидетелей обвинения.
Первым вызывают Франца Обердофера. После нескольких формальных вопросов относительно его имени, возраста и профессии ему предлагают рассказать все, что он знает об этом деле.
Показания Обердофера совпадают с тем, что он уже рассказывал раньше. В ночь, когда пропал молодой Пойндекстер, Морис Джеральд выехал из его гостиницы после полуночи, заплатив по счету; по-видимому, у него было много денег – Обердофер никогда раньше не видел у него такой суммы. Он направился домой – к берегам Нуэсес. Но он не сказал, куда едет. Между ним и свидетелем не было дружеских отношений. Свидетель только предполагает, что мустангер поехал в свою хижину, потому что накануне его слуга забрал вещи и увез их на муле – все, кроме того, что увез сам мустангер.
– Что же он увез с собой?
Свидетель точно не помнит. Он не уверен, было ли с ним ружье. Но, кажется, оно было привязано сбоку к седлу, по мексиканскому обычаю. Однако он может с уверенностью сказать, что у него был револьвер в кобуре и охотничий нож за поясом. На Джеральде, как всегда, был мексиканский костюм, на плечи было накинуто полосатое серапе. Свидетелю показалось странным, что мустангер уехал так поздно ночью, тем более что сначала он собирался уехать утром.