Все женщины засмеялись, а мальчик, указывая пальцем на Будакена, сказал Фейзавлу:
– Он гораздо сильнее тебя.
Рокшанек равнодушно спросила:
– Правда ли, что у вас мужчины сами доят кобылиц?
– И вы едите лошадей? – добавила княгиня-мать.
– На наших конях мы мчимся по степи, они дают нам еду, и мы едим то, что мы любим.
– Водятся ли у вас на родине такие ящерицы? Убиваете ли вы их?
– У нас их много, – ответил Будакен. – Но их трогать нельзя: они наши друзья – ловят ядовитых змей.
– А у тебя есть такой дом, как этот? – лениво обратилась Рокшанек к молчаливому Спитамену.
– Мы, кочевники, имеем такие дома, чтобы их можно было увезти с собой на другое место.
– А почему? – Мысли Рокшанек были далеко, и она дразнила павлиньим пером ящерицу, шипевшую и раздувавшую горло…
– Наши кони и бараны любят новые места, – отвечал Спитамен. – Когда мы простоим целую зиму в одной долине, весна разогреет землю, зацветут красные маки, желтые тюльпаны и синие ирисы, потянутся на север перелетные птицы – тут у всех кочевников разгорается сердце, мы торопимся снять шатры и уходим далеко, на много дней пути, к берегу речки или к подножию горы, где из камней выбиваются чистые ключи. Там мы снова спешим поставить шатры и пустить наш скот на свежую, незатоптанную траву. И тогда наши быки и кони скоро делаются круглыми, с блестящей шерстью.
Рокшанек захлопала в ладоши:
– Вот это мне нравится! Мне скучно здесь, в этих стенах. Я хочу повидать мир, проехать по бесконечным дорогам, которые тянутся через всю вселенную. А они меня, – она показала на других женщин, – заставляют выйти замуж за одного из мальчиков, воющих в саду, чтобы он запер меня в своей башне и заставлял всю жизнь вышивать занавески.
– Почему же ты не уйдешь смотреть мир? – спросил Спитамен.
– Я? Уйти одной? А кто будет заплетать мои волосы? Кто будет растирать мое тело душистым маслом? Нет, я жду, что великий Ахурамазда услышит мои молитвы и пришлет мне такого могущественного человека, который провезет меня через далекие страны до того места, где небо сходится с землей.
– Я знаю женщину, – сказал Спитамен, – она без могущественного человека, одна с ребенком прошла пешком через всю Персию, от Мараканды до Вавилона, чтобы разыскать своего мужа, проданного в рабство.
– Значит, она шла пешком, как нищая? – Губы Рокшанек скривились в усмешку.
– Да. Она раскаленным гвоздем сожгла себе лицо до пузырей, закуталась, как прокаженная, рваным покрывалом, чтобы ее никто не тронул в пути, и протянутая за милостыней рука прокормила и ее, и ребенка.
– И что же, нашла она в Вавилоне мужа? – спросила одна из женщин.
– Да, она нашла мужа, помогла ему бежать, и они вместе вернулись в Мараканду. Это была моя мать.
– О, счастливая! – воскликнули женщины.
Но Рокшанек, пожав плечами, отвернулась от Спитамена и обратилась к Будакену:
– Почему ты так грустен?
– Мой сын ушел на войну по вызову царя царей и попал в плен, теперь он стал рабом.
– Мое сердце грустит о нем – я жалею его…
– Если бы мой сын был свободен, – сказал Будакен, – то он бы смог показать тебе полмира.
– Но я же не могу его долго ждать! Мне скучно в этом доме.
Фейзавл решил, что разговоров было достаточно, и шепнул Будакену:
– Не хотел ли ты сделать княжне подарок?
Будакен порылся за пазухой, вынул кожаную коробочку, искусно сплетенную из черных и красных ремешков, и передал ее Фейзавлу. Тот выдернул из-за пояса шелковый зеленый платок, положил на него коробочку, встал и, наклонившись с видом крайней почтительности, мелкими шажками подошел к Рокшанек. Опустившись на колени, он на вытянутых руках протянул ей подарок. Рокшанек, скривив недоверчиво губы, взяла коробочку концами тонких набеленных пальцев с накрашенными ногтями, раскрыла, посмотрела внутрь, опять закрыла и повертела в руках. Затем снова открыла и вынула оттуда золотое ожерелье, сделанное скифскими мастерами из тонких завитков проволоки, колечек и бляшек.
Она повернула ожерелье перед собой и нетерпеливо крикнула:
– Чего же вы ждете? Дайте же мне зеркало!
Эфиопка побежала за занавеску и принесла оттуда серебряное шлифованное зеркало с длинной ручкой и глиняную расписную чашу с водой. Рокшанек окунула зеркало [95] в воду и передала эфиопке, чтобы та держала его перед ней, сама же стала примерять золотое ожерелье.
– Очень хорошо! – восклицали все женщины. – Ты красавица! Ты можешь быть царицей у скифов!
– Конечно, могу, – ответила небрежно Рокшанек. – Все меня любят. Но если скифский царь умирает, то его жену сжигают вместе с покойником, поэтому мне не очень хочется быть скифской царицей… – И воркующим голосом она обратилась к Будакену: – Я буду ждать полгода; если твой сын за это время вернется, то пусть приедет сюда, ко мне. Я посмотрю на него и тогда скажу, кто лучше: ты или он.
Она подняла тонкие руки и, звеня браслетами, осторожно раскачивающейся походкой вышла и скрылась за занавеской. За ней проскользнула эфиопка с ящерицей. Все молча глядели ей вслед, а из сада доносился вопль песен женихов.
Фейзавл осторожно поднялся. Будакен посмотрел на него, грузно встал, широко расставил ноги.
Все женщины вскочили и хором прокричали:
– Да хранит вас всевидящий!
– Процветайте! – ответили уходившие.
Они прошли сквозь пропитанные запахом гвоздики и мускуса маленькие комнаты и вышли во двор. Яркий свет солнца ослепил их. Скифы, сидевшие в тени за воротами, вскочили и подвели Будакену коня. Они тронулись и вереницей въехали в узкий глухой переулок.
Хош стал расспрашивать Спитамена:
– Правда ли, что княжна Рокшанек самая красивая и умная девушка в Сугуде?
Спитамен подумал и ответил:
– В сказках всегда рассказывается, что жена или дочь царя прекраснее и умнее всех. О том, что Рокшанек прекрасна, поют все юноши, которые хотят сразу попасть в райский сад, сделавшись зятем князя Оксиарта. Но едва ли Рокшанек сумеет растереть три зерна пшеницы в муку и едва ли знает, как надо доить козу!
Хош вздохнул:
– Это надо знать нашим женщинам, женам бедняков, а ведь она княжна! Разве княжны должны работать?
Спитамен посмотрел на Хоша и процедил:
– Ты блюдолиз, все шепчешь на ухо своему князю. Вот и шепни ему, чтобы он отрезал твой потрепанный язык…
* * *