— Ваше высочество, соблаговолите пройти вот здесь, — сказал Борднав внизу у лестницы, указывая на коридор.
Тут еще толкались несколько статисток. Принц шел следом за Нана, а Мюффа и маркиз сзади. Это был узкий проход между театром и соседним домом, нечто вроде тесной улички, крытой покатой крышей с прорезанными в ней окнами. Стены были пропитаны сыростью. По плиточному полу гулко, как в подземелье, отдавались шаги. Здесь, точно на чердаке, были свалены в кучу разные предметы, стоял верстак, где привратник строгал доски для декораций, громоздились деревянные перегородки, которые вечером ставились у двери, чтобы сдержать напор публики. Проходя мимо фигурного фонтана, Нана подобрала платье, так как из-за плохо привернутого крана вода заливала плиты пола. В вестибюле все распрощались. И когда Борднав остался один, он резюмировал свое суждение о принце, пожимая плечами с видом философского презрения.
— Тоже порядочная скотина, — сказал он Фошри, не вступая в дальнейшие объяснения.
Роза Миньон увела Фошри и мужа к себе домой, чтобы помирить их.
На улице Мюффа оказался один. Его высочество преспокойно усадил Нана в свою карету. Маркиз побежал за Атласной и ее статистом; он был сильно возбужден, но удовлетворился тем, что пошел следом за двумя распутниками, питая смутную надежду, что и ему кое-что перепадет. У Мюффа голова горела, как в огне, и он решил пройтись до дому пешком. Всякая внутренняя борьба прекратилась. Волна новой жизни поглотила все идеи, все верования, сложившиеся в нем за сорок лет. Пока он шел по бульварам, ему слышалось в грохоте последних экипажей имя Нана, и оно оглушало его; перед глазами плясали в свете газовых фонарей обнаженные гибкие руки и белые плечи Нана. Мюффа чувствовал, что она захватила его целиком и он готов от всего отречься, все отдать, чтобы обладать ею немедленно, в тот же вечер, хотя бы на один час. Это молодость пробудилась в нем, жадная возмужалость отрока загорелась желанием в суровом католике, достойном и зрелом человеке.
Граф Мюффа с женой и дочерью приехали в Фондет накануне. Г-жа Югон, жившая там только с сыном Жоржем, пригласила их на недельку погостить. Дом, без всяких украшений, построенный в конце XVII столетия, возвышался среди огромного четырехугольного огороженного участка; в саду были прелестные тенистые уголки и ряд бассейнов с проточной ключевой водой. Имение тянулось вдоль дороги из Орлеана в Париж и морем зелени, кущами деревьев нарушало однообразие ровной местности с расстилавшимися до бесконечности засеянными полями.
В одиннадцать часов, когда второй удар колокола собрал всех к завтраку, г-жа Югон с обычной своей доброй улыбкой крепко поцеловала Сабину в обе щеки и сказала:
— Знаешь, это моя деревенская привычка… Когда ты здесь, я чувствую себя на двадцать лет моложе… Ты хорошо спала в бывшей своей комнате?
И, не дожидаясь ответа, обернулась к Эстелле:
— А эта крошка тоже всю ночь проспала без просыпу?.. Поцелуй меня, дитя.
Уселись в обширной столовой, окна которой выходили в парк, но заняли только конец большого стола и сели потеснее, чтобы чувствовать себя ближе друг к другу. Сабина, очень весело настроенная, перебирала пробудившиеся в ней воспоминания юности: о месяцах, проведенных в Фондет, о долгих прогулках, о том, как однажды летним вечером она упала в бассейн, о старинном рыцарском романе, который она нашла на каком-то шкафу и прочитала зимой у камелька. Жоржу, несколько месяцев не видевшему графиню, она показалась странной; он даже заметил какую-то перемену в ее лице. Зато эта жердь Эстелла, молчаливая и угловатая, напротив, стала еще более бесцветной.
Во время скромного завтрака — яиц всмятку и котлет — г-жа Югон, как истая хозяйка, начала жаловаться на недобросовестность мясников: они становятся прямо невыносимыми; она покупает все в Орлеане, но ей никогда не привозят того, что она заказывает. Впрочем, если стол неважный, гости сами виноваты: слишком поздно приехали.
— Это ни с чем не сообразно, — говорила она. — Я ждала вас с июня месяца, а нынче уж середина сентября… Видите, как все теперь некрасиво…
Она указала рукой на лужайку, где деревья уже начали желтеть. Погода была пасмурная, голубоватая дымка окутывала дали, терявшиеся в мягкой, меланхолической тишине.
— О, я жду гостей, — продолжала г-жа Югон, — тогда будет веселее… Во-первых, приедут двое молодых людей, которых пригласил Жорж, — господин Фошри и господин Дагнэ — вы с ними знакомы, не правда ли?.. Затем господин де Вандевр; он уже пять лет обещает мне; может быть, в этом году решится наконец приехать…
— Ну да! — сказала, смеясь, графиня. — Можно ли рассчитывать только на господина де Вандевра? Он чересчур занят!
— А Филипп? — спросил Мюффа.
— Филипп выхлопотал отпуск, — ответила старушка, — но он приедет, когда вас, наверное, уже не будет в Фондет.
Подали кофе. Разговор коснулся Парижа, и кто-то произнес имя Штейнера. При этом имени г-жа Югон недовольно воскликнула:
— Кстати, Штейнер, это тот самый господин, которого я как-то раз видела у вас, банкир, кажется… Вот уж отвратительный человек! Ведь это он купил для какой-то актрисы усадьбу в одном лье отсюда, там, позади Шу, недалеко от Гюмьера! Вся округа возмущена… Вы об этом знали, мой друг?
— Нет, — ответил Мюффа. — Вот как! Штейнер купил здесь в окрестностях усадьбу!
Жорж, как только мать его заговорила на эту тему, уткнулся носом в чашку, но ответ графа так удивил его, что он поднял голову и посмотрел на него. Почему он так явно лжет? Заметив движение молодого человека, граф подозрительно на него взглянул. Г-жа Югон продолжала распространяться на этот счет: усадьба называется Миньота; надо идти вверх по течению Шу до Гюмьера и перейти мост, это удлиняет путь на добрых два километра, — иначе рискуешь промочить ноги и даже окунуться в воду.
— А как зовут эту актрису? — спросила графиня.
— Ах, мне ведь говорили, — произнесла старушка. — Жорж, ты был нынче утром, когда садовник рассказывал нам…
Жорж как будто старался вспомнить. Мюффа ждал и вертел в руках ложечку. Тогда графиня обратилась к нему:
— Ведь, кажется, господин Штейнер живет с этой певичкой из «Варьете», Нана?
— Совершенно верно, Нана. Ужасная женщина! — раздраженно воскликнула г-жа Югон. — Ее ждут в Миньоте. Я все знаю от садовника… Жорж, не правда ли, садовник говорил, что ее ждут сегодня вечером?
Граф слегка вздрогнул от неожиданности. Но Жорж с живостью возразил:
— Да нет, мама, садовник ничего не знает… Только что кучер говорил как раз обратное: в Миньоте раньше чем послезавтра никого не ожидают.
Он старался казаться естественным и в то же время искоса наблюдал, какое действие производят его слова на графа. Тот, словно успокоившись, снова стал вертеть ложечку. Графиня устремила глаза в голубую даль парка и как будто перестала прислушиваться к разговору; с блуждающей улыбкой она следила за тайной, внезапно пробудившейся в ней мыслью; а Эстелла, выпрямившись на стуле, слушала все, что говорилось о Нана, и ни одна черточка ее невозмутимого, девственного лица не дрогнула.