Как следует подай его, и деньги на вино тебе обеспечены на целый год.
Старый сказитель принял свою любимую позу и рассеянно почесался.
— Прости меня, я ожидал лучшего конца.
— Я тоже, — недовольно отозвался Джабал, присаживаясь напротив Хакима с чрезвычайной осторожностью. — Но раз получилось так, выбор у меня невелик. Разве я не прав, Салиман?
Посмотри мне в глаза и скажи, что сейчас ты размышляешь о том, к кому бы тебе обратиться, чтобы организовать мщение.
Или ты хочешь солгать и ответить, что я по-прежнему могу сразиться с Темпусом?
— Вообще-то я как раз собирался поговорить об этом, — признался Салиман, отведя в сторону взгляд. — Я много размышлял с тех пор, как мы расстались, и сейчас чувствую, что нам ни при каких обстоятельствах не следует преследовать Темпуса.
— Что? Но ведь он…
— ..Поступил так, как на его месте поступил бы любой другой, имеющий силу, — закончил за Джабала Салиман. — Мы сами виноваты, мы были слишком открыты, бравировали своим богатством и властью и ходили в своих ястребиных масках по улицам, тем самым став легкой мишенью для всякого имеющего достаточно храбрости и умения нам противостоять. Слабое место гладиаторов в их гордости, желании демонстрировать силу там, где этого не требуется. Мудрец будет тихо наблюдать и использует свое знание против врагов. Темпус сделал то, что надлежало сделать нам.
Джабал слушал со всевозрастающим изумлением.
— Ты хочешь сказать, что мы не будем ему мстить?
— Нам всегда была нужна власть, а не мщение, — ответил Салиман. — Если у нас имеется возможность прийти к власти без кровопролития, то так и надо поступить. Разве столкновение с Темпусом — единственный путь взять в Санктуарии власть?
Если нет, то нужно воспользоваться иным.
— Ты все время говоришь «мы». Взгляни на меня. Что толку в лидере, который не может сражаться сам.
— А принц Китти-Кэт? А Молин Факельщик? — с усмешкой возразил Салиман. — А сам император?
— Как часто ты обнажал меч в последние два года? — вмешался Хаким. — Ряд стычек я мог и пропустить, но, насколько я могу припомнить, — лишь раз, да и того поединка ты мог избежать.
— Я сражался в день налета, — невозмутимо отозвался Джабал.
— И меч не помог тебе тогда — во время зенита твоего могущества и силы, — привел свой главный довод помощник Джабала. — Можно сражаться не только мечом, да ты так и поступал годами, хотя твое сознание гладиатора не позволяет в этом признаться.
— Но я не могу сражаться один, — упорствовал работорговец, и в голосе его послышался тщательно скрываемый страх. — Кто захочет присоединиться к старику?
— Я, — заверил Джабала Салиман, — если этот старик — ты.
Ты богат, знаешь город и обладаешь умом, который не менее изощрен, чем меч в твоей руке. Ты можешь управлять городом, я уверен в этом и готов связать с тобой свое будущее.
Джабал задумался на миг. Возможно, он поспешил. Возможно, найдутся и другие, подобные Салиману.
— Так каким образом можем мы создать тайную организацию? Как можем мы быть невидимыми и вместе с тем могущественными? — осторожно спросил торговец.
— Во многом это окажется легче, нежели действовать открыто, чем мы занимались в прошлом, — рассмеялся Салиман. — Я вижу это так…
— Простите меня, — Хаким поднялся на ноги, — но я боюсь, что вы переходите к обсуждению вопросов, которые сказителю слышать небезопасно. Когда-нибудь в другой раз я выслушаю их, если, конечно, у вас сохранится желание поделиться ими со мной.
Джабал помахал рукой сказителю на прощание, но мозг его блуждал уже где-то далеко, углубившись в тщательный анализ возможностей, о которых говорил Салиман. Он и впрямь может попытаться это сделать. Санктуарии являет собой город, держащийся на алчности и страхе, а Джабал искушен в умелом использовании и того, и другого.
Да, невзирая на все перемены в городе, он может добиться этого. Задумчиво меряя шагами хижину, Джабал призвал наконец Салимана, чтобы тот кратко проинформировал его обо всем, что произошло в Санктуарии после налета.
Над кучкой хибар и лачуг, представлявших собой Подветренную сторону, или, иначе, Низовье, витал дух предприимчивости. Каждый старался сыскать средства, чтобы выбраться из Низовья при первом же удобном случае. В дело немедленно пускалась первая приобретенная горсть монет, хотя обычно через пару недель все возвращалось на круги своя и незадачливые предприниматели вновь устраивались на ночлег, как с незапамятных времен повелось у нищих: под изорванными лоскутными одеялами меж груд мусора, среди гнилья и объедков, часто служивших им пищей. Такие неудачники или начинали снова или за недостатком идей и сил опускали руки, оканчивая свой недолгий путь окоченевшими, недвижными в грязи Низовья.
А вот Мамаша Беко преуспевала. И дышала она тем же воздухом, который вдыхали ноздри всех жителей Подветренной.
Вонючий запах пропитывал кожу, волосы, стены, грязь, забивался в ноздри, приносимый ветрами, которые дули то со стороны боен, кожевенных и сукновальных мастерских Санктуария, то от лежащего к югу болота. Лишь в редкий день с севера прилетал чистый ветерок, но испарения самого Низовья были таковы, что его никто не ощущал, а меньше всего Мамаша Беко, под чьим началом находилась единственная в округе таверна. Она продавала готовившуюся на заднем дворе таверны брагу, и о том, что входило или попадало в ее состав, не рисковали спрашивать даже жители Низовья, которые платили, торговались, а иногда в темном лабиринте кривых улочек дрались и гибли из-за этой бурды. Брага давала возможность забыться и не думать о прихоти судьбы, которая расположила дворцы знати на другом берегу реки, отделявшей чистилище от сопутствовавшего ему ада.
Неудивительно, что зал таверны и близлежащая аллея были заполнены людьми и пропитаны тошнотворным запахом, исходившим от немытых тел завсегдатаев, расположившихся на обломках мебели, разбросанных там и сям по коврикам, которые никогда не мылись и были накиданы друг на друга, чтобы прикрыть дыры. Днем свет лился из окна и двери, а по ночам чадящая одинокая лампа освещала размытые очертания бражников, мебели и мусора. В дальней комнате стоял иной запах, делавший невыносимым миазмы центрального зала. Комната и угнездившийся в ней смертоносный порок составляли еще одно занятие Мамаши Беко.
Хозяйка, подобно огромному торговому судну, скользила среди бушующего пьяного водоворота, поднося страждущим желанное зелье. Толстыми красными ручищами разносила кружки и облупившиеся чаши с брагой эта гороподобная женщина в потерявшем цвет халате, с немыслимо закрученными сальными волосами, которые выбивались из-под повязки и потными прядями спадали на лоб и щеки. Мамаша Беко легко могла поднять полный бочонок с элем и выбросить наружу пьяного. Фигура этой женщины с глубоко посаженными неподвижными глазами, сжатыми челюстями и затерявшимся в складках лица ртом стала привычной и почти легендарной для Низовья. Хозяйке помогали два темноглазых быстроногих мальчика, о которых за пределами таверны ходили разные слухи. Мамаша Беко всегда подбирала бездомных, и многие из них так и росли здесь, как, например, Тигот, который вполне мог сойти за одного из хозяйских отпрысков, ныне следивший сумасшедшими глазами за мальчиками. Тигот, унаследовавший половину от деловой хватки Мамаши Беко, был с хозяйкой одного роста и комплекции и отличался безоговорочной преданностью. Сегодня в зале был и Хаггит, один из старейших завсегдатаев таверны, сутулый худой мужчина со спутанными жирными волосами. Он просил милостыню и иногда, собрав неплохой урожай монет, приходил в таверну спустить деньги.