Еще одна камера глядела на улицу со своего места над входной дверью, которую нельзя отпереть ключом, ибо на ней нет обычной замочной скважины: дубликат ключа слишком легко изготовить, замок ничего не стоит открыть, если имеешь опыт обращения с отмычками. Нет, на двери будет щель для карточки электронного замка или панель с цифровыми клавишами; возможно, и то, и другое. И, разумеется, дополнительные телекамеры с другой стороны здания.
Проходя мимо, Норман рискнул бросить еще один прощальный взгляд в дворик сбоку от дома. Он увидел небольшой сад и двух шлюх в шортах, втыкавших палки — подпорки для помидоров, решил он — в землю. Одна с оливковой кожей и черными волосами, стянутыми в пучок на затылке. Не тело, а динамитная шашка, на вид лет двадцать пять. Другая помоложе, возможно, еще не достигшая совершеннолетия, одна из панковитых потаскух с волосами, покрашенными в два цвета. Левое ухо младшей скрывала большая повязка. Она была одета в психоделической расцветки майку без рукавов, и на левом бицепсе Норман разглядел татуировку. С такого расстояния трудно было судить, что именно изображено на ней, однако он достаточно долго проработал в полиции, чтобы предположить либо название модной рок-группы, либо неумело выполненный рисунок марихуаны.
Неожиданно Норман увидел себя, перебегающего улицу, несмотря на следящие за ним камеры; он представил, как хватает маленькую горячую штучку с прической рок-звезды, как сжимает ее тонкую шею своей мощной рукой, продвигаясь все выше, пока рука не упирается в нижнюю челюсть. «Роуз Дэниэлс, — говорит он второй шлюхе, красотке с темными волосами и обалденной фигурой. — Тащи ее сюда, иначе я сверну этой соске шею, как курице».
Это было бы замечательно, но он почти не сомневался, что Роуз в борделе нет. В результате библиотечных изысканий он выяснил, что с тысяча девятьсот семьдесят четвертого года, когда Лео и Джессика Стивенсон основали «Дочерей и сестер», услугами борделя воспользовалось более трех тысяч женщин, и средний срок их пребывания там не превышал четырех недель. Их довольно быстро вышвыривали на улицу, где женщины вливались в толпы уже существующих источников или переносчиков заразы, присоединялись к стаям мелких мошек. Может по окончании срока обучения им даже вручали пластмассовые пенисы вместо дипломов.
Нет, его Роуз почти наверняка покинула эту обитель лесбиянок и пыхтит сейчас на какой-нибудь поганой работенке, которую подыскали для нее подружки из борделя, и по ночам возвращается с работы в замшелую конуру с клопами, которую нашли для нее они же. Хотя сучки из здания напротив должны знать, где она, — адрес Роуз наверняка записан в амбарной книге Стивенсон, а те две ковыряющиеся в огороде шлюхи, возможно, даже заглядывали в тараканью ловушку, где ютится Роуз на чашку чая и бисквитное печенье. Те, кто побывали у Роуз, наверняка рассказали о визите тем, кто еще не успел навестить бывшую сожительницу, потому что женщины так устроены. Легче убить их, чем заставить замолчать.
Младшая из копавшихся в огороде лесбиянок, та, чьи волосы напоминали флаг какой-то африканской страны, напугала Нормана — она подняла голову, увидела его… и помахала рукой. На мгновение ему показалось, что она смеется над ним, что они все смеются над ним, что они выстроились у окон внутри Замка лесбиянок и хохочут над ним, инспектором Норманом Дэниэлсом, разоблачившим около десятка преступников, но, тем не менее, не сумевшим предотвратить хищение собственной кредитной карточки. И кто ее украл? Его собственная жена!
Руки Нормана сами сжались в кулаки. «Спокойнее, спокойнее! — закричал в Нормане Дэниэлсе мужской двойник миссис Практичность-Благоразумие. — Она, наверное, машет всем, кого видит! Она, наверное, приветствует даже блохастых бродячих собак! Такие дуры, как она, всегда так делают!»
Ну да. Ну да, конечно, так оно и есть. Норман с усилием разжал кулаки, поднял руку и разрубил ею воздух в коротком ответном взмахе. Он даже выдавил слабую улыбку, от которой снова вспыхнула боль в мышцах, сухожилиях — даже в кости — по всей нижней части лица. Но в тот же миг, когда миссис Горячая штучка вернулась к своему занятию, улыбка исчезла, и он торопливо пошел дальше, вздрагивая при каждом ударе сердца.
Он попытался сосредоточиться на текущей проблеме — как найти способ изолировать одну из этих сучек (предпочтительно самую главную сучку; в этом случае он не рискует нарваться на кого-то, кто не располагает нужными сведениями) и заставить ее говорить, однако его способность к осмысленным действиям, казалось, исчезла, во всяком случае, на некоторое время.
Он поднял руки к лицу и принялся массировать точки соединения верхней и нижней челюстей. Он и раньше неоднократно доводил себя до подобного состояния, но ни разу челюсти не болели так сильно — что же он сделал с Тампером? В газете ничего не говорилось по этому поводу, но боль в челюстях, — а также в зубах, да-да, именно в зубах, — доказывала, что он, пожалуй, дал себе волю.
«Если меня поймают, неприятностей не оберешься, — сказал он себе. — У них будут фотографии отметин, которые я на нем оставил. У них будут анализы моей слюны и… ну… других жидкостей, которые, возможно, остались на нем. Современная полиция использует широкий набор диковинных тестов и анализов, они проверяют все, а я даже не знаю, чего мне опасаться».
Да, все верно, но они его не поймают. Не выйдет. Он зарегистрировался в отеле «Уайтстоун» как мистер Элвин Додд из Нью-Хейвена, и, если его прижмут к стенке, он даже может удостоверить свою личность водительскими правами — фотокопией водительских прав — с его фамилией. Если здешние полицейские позвонят тамошним полицейским, им ответят, что Норман Дэниэлс находится за тысячу миль от Среднего Запада, прогуливается по национальному заповеднику Зион в штате Юта, наслаждаясь заслуженным отпуском. Они даже могут сказать здешним копам, чтобы те не валяли дурака, что Норман Дэниэлс сегодня золотой мальчик во плоти. Разумеется, они не станут пересказывать им историю Уэнди Ярроу… так ведь? Нет, скорее всего, нет. Но рано или поздно… Однако суть в том, что «поздно» его уже не трогало. В последние дни его волнует только «рано». Только Роуз и последующая серьезная беседа с ней. Он скажет, что приготовил для нее подарок. Не что иное, как свою банковскую карточку. Причем карточку никогда больше не обнаружат ни в мусорном ящике, ни в бумажнике какого-нибудь маленького грязного педика. Он позаботится о том, чтобы она никогда больше не потеряла и не выбросила ее. Поместит свою карточку в надежное место. И если после… как бы выразиться поточнее… после вручения последнего подарка его ждет темнота — что ж, возможно, это даже к лучшему.
Мысли Нормана, наткнувшись на кредитную карточку, завертелись вокруг нее, как случалось почти всегда в последние дни, и во сне, и наяву. Словно маленький кусочек пластика превратился в сумасшедшую зеленую реку (Мерчентс, а не Миссисипи), а ход его рассуждений являлся впадающим в нее притоком. Все мысли текли теперь вниз, повторяя складки местности, и постепенно теряли индивидуальность, перемешиваясь с зеленым потоком его одержимости. Огромной важности безответный вопрос снова поднялся на поверхность рассудка: как она посмела? Как она посмела взять ее? То, что она сбежала, покинула мужа — это он еще способен понять, хотя о примирении с ее бегством не может быть и речи; бегство объяснимо, хотя он знал: она должна умереть за то, что оставила его в полных дураках, за то, что так умело прятала предательство в своем паршивом женском сердце. Но то, что она набралась наглости и захватила с собой его банковскую карточку, посягнула на предмет, принадлежащий ему, как мальчик из сказки, забравшийся по бобовому стеблю на небо и укравший золотую курицу у спящего великана…