– Кажется. – И провел большим пальцем по ее нижней губе.

Элизабет почувствовала, как губы ее вдруг покраснели, набухли и начали слабо подрагивать. Грудь начала вздыматься, соски сковала тянущая боль. Все ее тело пропиталось тягучей болью, которая отзывалась в каждом нерве. Потянувшись к нему, Элизабет, не отрывая ставшего беспомощным взгляда, прошептала:

– Джон, это безумие!

Она жаждала его. Румянец залил ее щеки, глаза засверкали, тело стало податливым – все свидетельствовало о вспыхнувшем в ней страстном желании обладать им. Ему достаточно было только протянуть руку и сорвать созревший плод, готовый упасть ему в ладони. И ей, несомненно, будет хорошо с ним. Быть может, она даже забудет о всех своих подозрениях. И, может, сумеет забыть про Марка. И Джон пылал не меньше, чем Элизабет. Он весь дрожал, мускулы его были напряжены. В его готовности она не сомневалась.

Но она сама еще не была готова. Еще нет. И то, на что она могла согласиться сейчас, не устроило бы ее завтра. А ему было бы мало одной, проведенной вместе ночи. Он должен быть уверен в завтрашнем дне. В будущем.

– Хуже, чем безумие, – сказал он, отнимая палец от ее губ. – Ты была права. Слишком рано. – Ему с трудом удалось перевести дыхание. – Но, Господи, если бы ты знала, как мне трудно отказаться"

Она невидящими глазами смотрела на Джона. Лукавая усмешка заиграла в уголках его губ:

– Не только ты одна поражена случившемся.

Элизабет сделала движение уйти.

– Нет, прошу тебя, не оставляй меня сейчас.

– Пора ложиться.

И он думал о том же. Настала пора ей лечь с ним в постель, чтобы она могла уснуть на его плече. И он будет таким нежным с ней, каким еще не был никогда в жизни…

– Побудь со мной, – настойчиво повторил он. И, притянув ее к себе, он положил голову Элизабет к себе на плечо. –/Просто посиди рядом, глядя на огонь. Я прошу о такой малости.

Но когда Элизабет постепенно расслабилась в его объятиях, она уже не могла с такой уверенностью согласиться с тем, что так оно и есть. Да, со стороны их поза оставляла впечатление совершенно невинной и безобидной. Тем не менее она понимала: Джон добился на этот раз большего, чем если бы поддался ее порыву. Вязаный свитер касался ее щеки, его пальцы пробегали по ее волосам, и Элизабет ощущала, насколько родным и близким стал запах Джона: аромат мыла, которым он мылся, крема для бритья и лосьона.

Боже! Какое же мучение он должен был сейчас испытывать: она видела, насколько он был возбужден. Но усилием воли Джон подавил желание, несмотря на то, что боль разрывала его на части. Страсть продолжала бушевать, но не могла обжечь Элизабет своим огнем – И она почувствовала себя в полной безопасности рядом с ним. Сегодня вечером ему удалось преодолеть еще одно препятствие. Он сделал еще один шаг. Шаг по длинной дороге к дому.

5

– Какого черта! Что ты тут делаешь? – невольно вскрикнул Джон, увидевший Элизабет, которая лежала, раскинув руки, прямо на снегу.

– Изображаю ангела, – проговорила она сквозь зубы, ведя руками снизу вверх к голове и снова к бедрам. На снегу остался след, словно за спиной Элизабет были невидимые крылья. – Не мешай. А то я не смогу одновременно размахивать руками и объяснять тебе, чем я занимаюсь. У меня такое ощущение, словно Эндрю сел на меня сверху.

Гунер, который закончил лепить снежного человека, вставил в его голову вместо глаз по сосновой шишке.

– Чудно! А что, если мы протянем цепь и прикуем нашего ангела к этому снежному человеку? Вместе они будут забавно смотреться…

– Нет, Гунер, – Джон шагнул вперед и, подняв Элизабет, принялся отряхивать снег с ее пальто и теплых брюк. – Вы оба не правы. Сколько вы тут проторчали? Бет промокла до нитки.

– С самого завтрака, – Гунер нахмурился, критически оглядывая Элизабет. – А что, она и в самом деле промокла? Господи! Я так радовался, что она веселится от души.

– Есть чему, – слегка нахмурившись, заметил Джон.

– Успокойся, Джон, – в глазах Элизабет, когда она обернулась к нему, плясали чертики. – Тебя сердит, что мы так хорошо провели время, пока тебя не было? Сам виноват. Надо вставать, как положено нормальным людям, а не спать до обеда. Мог бы выйти и сыграть с нами в снежки. А фигура, которую слепил Гунер, – самая большая из всех, которые когда-либо делали в штате Нью-Йорк.

– Только-то? – удивился Гунер. – А я считал, что побил все рекорды мира.

Элизабет, закинув голову, критическим взглядом осмотрела огромную фигуру из трех шаров, которые Гунер едва сумел водрузить друг на друга.

– Не знаю. Не уверена. Кажется, в штате Миннесота изо льда вырезают фигуры и покрупнее.

– Снег и лед – не одно и то же, – возразил Гунер с надменным видом. – И не желаю выслушивать недостойные меня сравнения.

Смех Элизабет колокольчиком рассыпался в чистом, холодном воздухе, и Джон почувствовал болезненное удовлетворение. Как ему нравился ее смех, полный жизни и искреннего веселья! Лицо ее порозовело, глаза сияли. Его сердце сжалось. Она словно расцвела на глазах: волосы отливали шелковистым блеском, кожа приобрела глубокий матовый цвет, тело как будто стало гибче. И вся она излучала тепло, любовь и радость. Элизабет…

– Й все же будет лучше, если ты пойдешь и переоденешься, – уверенно посоветовал Джон, с трудом отрывая взгляд от искрящихся глаз молодой женщины.

– Пришел и все испортил, – слегка поморщилась Элизабет. – За это мы не разрешим тебе придумывать вместе с нами имя для этого замечательного во всех отношениях творения. Как ты считаешь, Гунер? У него вид настоящего мудреца. Не назвать ли его Соломоном?

– Слишком помпезно, – покачал головой Гунер. – Можно быть мудрым и при этом не занудствовать.

И вдруг Джон почувствовал себя необыкновенно старым и умудренным. В этих двух существах было столько безмятежной юности, столько естественности и порывистости. Они словно только что выпили эликсир молодости. Еще вчера вечером его окрылила надежда, а сейчас снова начали одолевать сомнения. Когда в последний раз ему удалось забыть о чувстве ответственности и просто наслаждаться жизнью? Черт побери, он даже не мог вспомнить тот момент, когда позволил себе хоть на минуту сбросить бремя забот.

– Тогда, может, назовем его Бенджамином Франклином? У него было большое чувство юмора, – предложила Элизабет. – Он из семьи тех первых американцев, которые… – Она замолчала, едва только бросила насмешливый взгляд на Джона и заметила выражение его лица. Усмешка мгновенно сошла с ее лица, она посерьезнела. – Что-то случилось, Джон? – и непроизвольно шагнула к нему. – Мне не хотелось бы… – Она замолчала, потому что голова у нее закружилась, и голубовато-белая пелена затянула видимый мир. – Джон!

Он в два шага оказался рядом, подхватил ее на руки и прижал к груди: