– Нет уж, – покачала головой Хани. – Я же вижу, что ты этого не хочешь. – Она бросила на него косой взгляд, и ее губы изогнулись в озорной улыбке. – Как мне кажется, больше всего на свете тебе хочется сейчас вернуться к себе в студию. Я угадала?
Ланс нахмурился.
– Я же обещал, что больше не поступлю с тобой так жестоко! – коротко сказал он, но Хани заметила, что он не опроверг ее догадки. – Я твердо решил посвятить тебе весь сегодняшний вечер. Если не хочешь обедать со мной и с Алексом, можно придумать что-нибудь еще. Чем бы тебе хотелось заняться?
"Послушать его – и можно подумать, будто здесь, на этом крошечном островке, есть из чего выбирать", – подумала Хани с легким неудовольствием. Вслух же она сказала:
– Я буквально разрываюсь между концертом Паваротти и "Щелкунчиком" Барышникова. Но есть и третий вариант: почитать хорошую книжку и рано лечь спать. Алекс снабдил меня изрядным количеством романов; а что касается сна, то я уверена, что засну быстро: после того как ты отправишься в студию, меня уже никто не потревожит. Сам видишь, третья возможность самая реальная.
– Я же обещал, что… – недовольно начал Ланс, но Хани перебила его.
– Да, я знаю. Но ведь это только мы, простолюдины, можем вести себя, как нам больше нравится. Не думай, что мы не понимаем, что такое nobless oblige*. – Хани улыбнулась. – Я хочу, чтобы ты работал, Ланс, – добавила она серьезно.
* Положениеобязывает (фр.).
– Правда? – все еще озабоченно спросил он.
– Конечно, – безмятежно ответила Хани. – А я пока посмотрю, чем здесь можно перекусить – мне хотелось бы, чтобы ты поел, прежде чем исчезнуть на весь вечер.
Ланc немного помолчал и после паузы неуверенно спросил:
– А тебе… Ты не могла бы побыть со мной в студии? Диван там довольно удобный, а света больше, чем в любой другой комнате. Если тебе захочется почитать, то лучшего места не найти…
Хани удивленно вскинула на него глаза.
– Разве я тебе не помешаю? Ведь художники обычно не любят, чтобы кто-то заглядывал через плечо и вообще находился поблизости.
Ланс неловко пожал плечами.
– Я не знаю, – просто сказал он. – Я еще никогда никого не пускал в свою студию, но мне почему-то кажется, что мне будет очень приятно ощущать тебя рядом. Возможно, сначала для нас обоих это будет непривычно… – Он с силой сжал ее локоть. – Ты придешь, Хани?
Хани неожиданно почувствовала в горле такой тугой комок, что не сразу смогла ответить. Лишь несколько раз судорожно сглотнув, она вновь обрела способность говорить.
– Да, я приду, – негромко ответила она и поспешно отвернулась, чтобы скрыть выступившие на глазах слезы.
"Кто бы мог подумать, что наблюдать за человеком, за мужчиной, в моменты, когда он творит, может быть так интересно и эротично?" – удивленно подумала Хани. Негромкое, почти неслышное шуршание кисти по холсту; легкий шорох одежды, раздающийся всякий раз, когда Ланс переступает с ноги на ногу или тянется за новым тюбиком краски; даже едкий запах скипидара и грунтовки – все это странным образом возбуждало ее.
Осознав это, Хани невольно поморщилась. Разве можно так обманывать себя? Едва ли она дошла до того, что запах краски действует на нее наподобие афродизиака. Не лучше ли взглянуть правде в глаза и признаться себе, что все дело в Лансе, что именно его близость будит в ней желание?
Приподняв ресницы, она внимательно поглядела на его сосредоточенное, вдохновенное лицо и прищуренные глаза, ни на миг не отрывающиеся от натянутого на подрамник холста. С дивана ей не было видно, что именно изображено на холсте, но зато она очень хорошо видела выразительное лицо принца.
"Он и сам похож на картину, – неожиданно подумала Хани. – На портрет работы мастеров позднего Возрождения! Удивительный, оживший портрет…"
В самом деле зрелище было впечатляющим. Правда, вернувшись в коттедж, Ланс накинул длинную рабочую рубашку из светло-голубой ткани "шамбре", но застегивать ее не стал, а рукава закатал почти до локтя. Так что при каждом движении его вооруженной кистью руки Хани отчетливо видела, как напрягается его могучая грудная мышца, как натягиваются, словно струны, сухожилия предплечья. Ланс обладал телом атлета, и Хани невольно задумалась, как при таком телосложении он ухитряется совершать кистью такие короткие, точные движения.
Засмотревшись, она не успела скрыть своего восхищения, когда принц вскинул на нее глаза, ставшие сапфирово-голубыми, как вечернее небо. Под его взглядом Хани невольно вспыхнула, и Ланс одарил ее ослепительной улыбкой.
– Тебе не скучно? – заботливо спросил он и кивнул на книгу, которая лежала у нее на коленях.
– Нет, – быстро ответила Хани и покраснела еще больше. – Алекс дал мне очень увлекательный роман.
На самом деле за те несколько часов, что она провела в студии, Хани одолела едва ли с десяток страниц, хотя всегда любила детективы и триллеры. Но тайна, заключенная в образе Ланселота Руби, казалась ей куда более захватывающей.
– Хочешь еще кофе? – спросила она.
– Не сейчас… – рассеянно отозвался Ланс, возвращаясь к картине. – Я только боюсь, что ты замерзнешь в этих шортах. Пошарь в чулане – там должен быть плед.
Хани вспомнила игривый взгляд, брошенный на нее Лансом, когда она вошла в студию в коротких белых шортах, и губы ее чуть заметно дрогнули. С тех пор прошло несколько часов, и она уже не раз с долей сожаления подумала о том, что Лансу, с головой ушедшему в свое рисование, стало совершенно безразлично, какие у нее ноги, что он ничего не заметит, даже если вместо ног у нее вдруг вырастут два телеграфных столба. Однако, как выяснилось, она ошиблась.
Сходив в крошечный чулан рядом с ванной комнатой, она без труда разыскала там вязаное афганское одеяло с кистями и, взобравшись с ногами на диван, укрылась им.
Студия была намного просторнее ее спальни, однако обстановка здесь была еще более скудной. Кроме обтянутого кожей потертого дивана, на котором она расположилась, здесь стоял только грубый рабочий стол на козлах, испачканный краской так, что невозможно было определить его первоначальный цвет. Стол был завален кистями, тюбиками с краской и заставлен бутылками с растворителями.
Мольберт Ланс установил почти в самом центре комнаты, поскольку все пространство у стен было занято холстами; некоторые из них были натянуты на подрамники, но большинство было небрежно свернуто в рулоны самого разного размера. Картины висели, стояли и лежали повсюду: даже в чулане, куда она ходила за пледом, Хани заметила несколько готовых холстов, небрежно заткнутых в угол. Сначала она даже хотела упрекнуть Ланса за столь пренебрежительное отношение к собственному творчеству, но потом решила не рисковать – установившееся между ними взаимное доверие казалось ей слишком хрупким.