«Славная речь, — подумал Ганс. — Звучит достаточно убедительно, чтобы произвести впечатление на жреца!»
Подняв мешок высоко над головой, Ганс швырнул его в гигантскую жаровню. Он услышал, как Хранитель Пламени, стоявший у него за спиной, судорожно вздохнул. Несколько секунд Ганс стоял, надеясь увидеть, как на том месте, где в жаровню упал мешок, поднимется новый язык пламени. Но внезапно его ужалила новая, весьма неприятная мысль, и он задрожал, несмотря на проникающий сквозь одежду жар Пламени. Развернувшись, Ганс бросился вниз по ступеням и выбежал вон из храма.
Ганс чувствовал себя прекрасно. Он вновь бродил по улицам Фираки. Иногда он машинально поднимал взгляд своих полночно-черных глаз и присматривался то к тому, то к другому зданию, прикидывая, как он мог бы проникнуть в то или иное окно…
Он даже подал медяк немому попрошайке.
Наконец Ганс вернулся на Кошенильную улицу, оказавшись дома всего на несколько минут раньше прихода Мигнариал. Схватив девушку в объятия, Ганс крепко прижал ее к себе. Они долго стояли, обнявшись, а потом, чуть-чуть разжав руки, Ганс рассказал Мигнариал о том, что он сделал. Он смотрел, как на лице девушки медленно появляется улыбка — словно солнце восходит над полем, поросшим алыми маками.
— О Ганс! Это замечательно! — Мигнариал рассмеялась. — Пожертвовать монеты богу Фираки! Какой ты умный!
— На этот раз мы можем быть уверены, что с проклятием покончено, — ответил Ганс, ликуя. — Наконец-то мы избавились от этих поганых штук и никогда больше не уви.., эй, а это что такое?
— Что? Ах да! — Мигнариал подняла с пола оброненный ею пакет. — Это для окна. Вместо стекол. Вощеная ткань. Ты и представить себе не можешь, как дорого здесь стоит стекло!
— Быть может, нам стоило привезти в город немного песка из пустыни. Месяц назад вокруг нас этого песка было столько.., ну, слишком много. Ну хорошо, мы вставим стекло, когда будем съезжать отсюда — когда купим себе особняк, госпожа моя! А пока обойдемся вощеной тканью. — Ганс бросил взгляд на разбитое окно. — Но не сейчас! Давай пойдем куда-нибудь и отпразднуем наше освобождение — я хочу сказать, пойдем в какое-нибудь местечко получше «Зеленого Гуся»!
Они кутили всю ночь и потратили почти целую серебряную монету. Впервые им спалось спокойно — по крайней мере, за всю последнюю неделю.
Ганс и Мигнариал проснулись оттого, что коты подняли шумную возню. Нотабль и Радуга играли пятью серебряными империалами, которые они нашли.., где-то на полу.
Мигнариал уткнулась лицом в подушку и заплакала.
ИЛЬТУРАС
ПЕРИАС
ТЬЮВАРАНДИС
— Ну что ж, — сказал Ганс, — по крайней мере, мы избавились от этого треклятого мешка!
Ни сам Ганс, ни Мигнариал даже не улыбнулись. Теперь они знали; теперь они были уверены. Им никак не удавалось отделаться от монет, лежавших в старом кожаном мешке, — наутро монеты возвращались обратно. И все же нечто сверхъестественное, какая-то непонятная сила заставляла монеты исчезать по одной. И каждый раз непременно оказывалось, что умер человек, живший в Фираке. Какое-то проклятье связало жизни людей с серебряными монетами.
Да, Гансу и Мигнариал действительно удалось избавиться от старого кожаного мешка, некогда принадлежавшего принцу-губернатору Санктуария. Но вот монеты… Теперь Ганс и Мигнариал знали точно — более того, теперь они были уверены. Что бы они ни предприняли, просто так сбыть эти монеты им не удастся. Монеты будут возвращаться до тех пор, пока не умрут еще пять человек.
К тому же души юных путешественников омрачала новая ужасная мысль. Что, если последний империал связан с жизнью… Ганса?
* * *
Ганс услышал последнюю городскую новость еще до того, как встретился с Мигнариал на базаре. Вчера погиб жрец Священного Пламени. Подобного несчастного случая в Фираке еще не бывало. Священник, присматривавший за Неугасимым Огнем, пылавшим в храме, упал в этот самый огонь.
— Этот тощий жадюга пытался достать из огня монеты, которые я бросил туда, — сделал вывод Ганс по дороге домой. — И значит, что одна из этих монет представляла его самого. Именно поэтому их теперь не шесть, а только пять. И получается, что из всех погибших до сих пор только его смерть напрямую была связана с этими проклятыми империалами! Неясно одно.., я ли виновен в его смерти или эти монеты? Или та сила, которая стоит за этими монетами? А если они.., она.., хотели, чтобы он умер? Может быть, это монеты заставили меня прийти туда? Как узнать, Мигни, свободны ли мы с тобой? Не могут ли эти монеты как-то управлять нами, заставлять нас сделать то или это?
— Понимаешь, Ганс, на эти вопросы нет ответов. Давай не будем…
— Ответы есть! На каждый из этих вопросов есть ответ! Мы просто не знаем, как или кого нужно спросить. Кто-то знает ответ.., все ответы. Кто-то или что-то — некая сила, или человек, или демон, или.., или бог.
— Но, Ганс, мы же не знаем — кто, что и как. Нам просто неоткуда знать. Давай.., давай не будем говорить об этом.
— Во имя ада. Мигни, а о чем же нам еще говорить?
Это горькое восклицание было настолько громким, что все прохожие на улице обернулись в сторону юной четы. Но Ганс даже не заметил этого. Его невидящий взгляд был устремлен куда-то вдаль. На душе у Ганса было так тяжело, словно он тащил невидимый камень весом с себя самого. Мигнариал мудро решила промолчать. Она знала, как Ганс ненавидит колдовство: это была одна из немногих вещей, которые были способны заставить его потерять самообладание.
Мигнариал знала, что ее юному мужчине нужны утешение и отдых. Она попыталась утешить его, но их жилище, некогда казавшееся гнездышком любви, теперь словно бы превратилось в западню.
Девушка лишь до крови прикусила губу, когда с наступлением темноты Ганс, стараясь не шуметь, натянул свои черные одежды, выскользнул в окно и растворился в ночи.
«Иногда я понимаю, что я всего лишь маленькая девочка — может быть, подросток, но не более того, — думала Мигнариал, поглаживая пеструю кошечку. — Мне тяжело знать, что он — такой взрослый мужчина, такой опытный и знающий, а я — лишь глупенькая девочка. Он сердится на меня, потому что я не знаю, как вести себя, и потому пытаюсь подражать своей матери. Но ведь я — не она. Глупая девчонка! И все же кое в чем он еще такой мальчишка! Иногда я чувствую себя с ним такой старой. Мне кажется, что я скорее его мать, чем его.., чем его.., его женщина.
Ох, Ганс, Ганс, за что тебе выпало такое проклятие? Почему я не могу быть женщиной больше, чем я есть? И почему ты не можешь быть мужчиной больше, чем ты есть?»
* * *
Шедоуспан, Порождение Тени, крался по ночной Фираке, и ни одна душа не ведала об этом. Шедоуспан пробрался в самый храм, главный храм Пламени, и никто об этом не узнал. У Ганса и его девочки-женщины было достаточно денег, но Шедоуспан совершал теперь кражи не из-за денег. Это было его утешение, его отдых, столь необходимый ему. Шедоуспан полностью сосредоточился на том, что он делал сейчас. Это был уход от страхов и проблем, подобный райскому отдохновению. И эта целебная сосредоточенность не нарушалась ничем. Шедоуспан думал только о том, что он делал в эту минуту, и ни о чем ином. Этот уход в себя позволял ему отвлечься от всех страхов и неприятностей.