— Но так или иначе, я долго не раздумывал. Я видел, что на Темпуса напали, и я бросился к нему на помощь. Я просто не мог этого не сделать. Кажется, я убил двоих, но когда все кончилось, я не смог сказать, так ли это. Там была такая свалка и неразбериха… Я просто старался орудовать как можно быстрее, чтобы помочь Темпусу. После этого мы стали большими друзьями, и он до сих пор уверяет, что в долгу у меня. Уж не знаю почему. Ну да, я спас его от Керда, и я хотел убить Керда! Но в ту ночь в переулке.., чем бы все кончилось? Я не знаю. Может быть, они изрубили бы его на куски и оставили валяться, а к утру он встал бы на ноги и спрятался бы, пока у него не отросло все снова? Понятия не имею. Никак не забуду то дельце с Кердом и то, что было потом. Когда у Темпуса заново отросли пальцы на руках и ногах и.., даже язык. — Ганс тряхнул головой. — Во имя очей Ильса, как я ненавижу колдовство!
Мигнариал вновь вздрогнула и еще теснее придалась к Гансу. А затем вновь запрокинула голову, ища помощи.
— Неважно, удалось бы Темпусу воскреснуть или нет, — шептала девушка. — Но ты поступил благородно, и ты правильно сделал, что убил их.
Она жадно припала к губам Ганса. Ее губы были теплыми и настойчивыми, и Ганс ответил на поцелуй с неподдельной страстью.
Поцелуй все длился и длился, и вскоре к нему добавились менее невинные ласки. Те, кто знал Ганса, вряд ли поверили бы в то, что именно он первым разжал объятия, однако это было именно так. Ни Мигнариал, ни самому Гансу это прекращение любовной игры не доставило радости. Однако Ганс был твердо намерен не допустить того, чтобы нежные ласки перешли в близость. И ему едва хватило сил удержаться, когда тело его жаждало продолжения и природа властно требовала своего.
— Если мы не остановимся, я просто должен буду взять тебя и…
— Я сама хочу этого!
— Но не следует заниматься этим посреди пустыни, понимаешь, Мигни? Просто не следует. Я думаю, где-нибудь мы найдем настоящую кровать, и ты будешь лежать в постели и на тебе не будет всех этих…
Мигнариал кивнула, прижав ладошку к губам Ганса. Затем девушка напомнила, что им все равно нужно устраиваться на ночлег и что лучше использовать белые балахоны в качестве покрывал.
— Я хочу сказать, что спать в одежде будет уютнее и безопаснее, верно, благородный Ганс?
Мигнариал никогда прежде не видела, чтобы Ганс так терял самообладание или хотя бы проявлял свое беспокойство открыто. Это ее забавляло.
* * *
Ганс солгал вновь. Объяснение, которое он дал девушке, было не просто уклончивым, но еще и не совсем правдивым. У Ганса были и другие причины сдерживаться. В основном он опасался того, что кто-то или что-то может все-таки преследовать их, — а Ганс не хотел, чтобы его застали врасплох, беспомощным, в миг страстных объятий. Но и говорить этого Мигнариал он тоже не хотел. Ганс был настороже. Кроме того, существовали и другие мотивы.
Прежде всего он не был больше тем Порождением Тени или даже тем Гансом, которого некогда знали — или думали, что знают, — его друзья и знакомые. Надо сказать, знакомых у Ганса было куда больше, чем друзей. Ганс сильно изменился за какие-то несколько дней. И тем не менее он совершенно не помнил, как это случилось. Ганс забыл о тех днях по своему собственному желанию. Он пожелал забыть то время, к вящему недовольству богов.
Именно боги его народа даровали его желаниям возможность сбываться — в награду за отличную службу. И в течение десяти дней Ганс погулял вволю. Все, что ему нужно было сделать, — это пожелать, и тотчас же пожелание сбывалось. Это было невероятно, и это было великолепно. Некоторое время.
Естественно, в числе его желаний, большинство которых были лишь прихотью или мимолетным капризом, фигурировали женщины. Пытаясь узнать, что могли запомнить эти женщины, Ганс решил устроить испытание.
Он пожелал, вернувшись домой, в свою комнату над таверной, найти в своей постели Мигнариал.
Ганс хотел всего лишь проверить — сперва доставить девушке удовольствие, потом пожелать, чтобы она все забыла, а на следующий день узнать, как, по мнению самой Мигнариал и ее матери, она провела это время. Будут ли они знать о том, где она была? Ганс со всех ног бросился домой и действительно застал там Мигнариал, нетерпеливо призывавшую его заняться с нею любовью. Он пожелал, и желание сбылось.
Однако именно в этом и заключалась загвоздка. Мигнариал оказалась здесь потому, что так пожелал Ганс, а не потому, что этого хотела она сама. Во всяком случае, так показалось Гансу.
Очутившись в подобном положении, Ганс внезапно открыл для себя некий новый уровень, до которого он не желал опускаться. Ганс был потрясен: он и не думал, что бывают подобные коллизии. Он просто не мог исполнить свое первоначальное намерение. Это должно было произойти как-то иначе. Мигнариал не была похожа на тех, других женщин и Девушек. Мигнариал была.., иной. Дочь Лунного Цветка не должна была вести себя так, как вела в ту ночь. И Ганс пожелал, чтобы Мигнариал оказалась у себя дома, в своей собственной постели, и свой визит к нему помнила всего лишь как сновидение.
Позднее Ганс пожелал помнить об этом так же. И теперь то, о чем они помнили оба, казалось всего лишь сном, а не случившимся наяву, совершенно невероятным событием. Если бы кто-нибудь сказал Гансу, что он совершил высоконравственный поступок, Шедоуспан рассердился бы и стал бы яростно отрицать это.
После той ночи дарованная Гансу власть более не забавляла его, и он по своей воле отказался от нее.
Этот опыт, это осознание и принятое решение навсегда изменили Ганса. Позабыл он также и о том, что действительно провел ночь с Мигнариал, хотя на самом деле это была вовсе не она. В облике Мигнариал Гансу явилась Эши, богиня любви и красоты. Явилась и возлегла с ним. Ибо Эши, дочь Ильса Всевидящего, любила Ганса.
Еще глубже потрясло и изменило Ганса бессмысленное убийство Лунного Цветка.
Он по-прежнему оставался Гансом, бастардом из Низовья (как о нем поговаривали — ублюдком по рождению и по призванию), бывшим учеником и подопечным вора Каджета Клятвенника. Каджет заменил Гансу отца. А Гансу довелось увидеть, как Каджета схватили и повесили.
Ганс, как и прежде, любил прихвастнуть и приврать. И, как и раньше, он всеми силами старался казаться человеком опасным, бесчестным и свободным от любых моральных запретов.
Однако теперь в нем проявилось и кое-что еще.
Ранее Ганс не желал отвечать даже за себя, а о будущем задумывался лишь тогда, когда прикидывал, что он будет есть завтра утром или кто составит ему компанию сегодня ночью. Однако теперь Гансу приходилось нести ответственность сразу и за себя, и за Мигнариал. Более того, теперь у него были обязанности, от которых он не имел права увиливать. Все это означало, что Ганс стал мужчиной — вне зависимости от его желания. Конечно, он был еще весьма молод, и его превращение во взрослого мужчину пока еще не завершилось.