Большинство собравшихся у места взрыва подавленно молчали, напряженно глядя со слезами на глазах на пожар, что пожирал стены собора. Если Ледфорд хотел потрясти мир и вызвать у людей гнев, то он добился своего. Алекс не был французом, но и он очень остро ощутил чувство потери и боль при виде этих обломков былого величия.
– Выродки! – пробормотала старушка, вытирая глаза. – Безбожники! Мерзавцы!
Алекс молча продирался сквозь безмолвную толпу, которая как загипнотизированная смотрела на пылающие стены собора.
Зловещие отблески пожара освещали ночное небо.
Кэтлин застыла у окна гостиной, глядя на страшную иллюминацию и слушая вой сирен пожарных машин, спешивших к месту трагедии.
– На этот раз они все же сделали это!
Кэтлин отвернулась от окна. В дверях, ведущих в гостиную, стояла Челси все в том же светлом шифоновом платье, в котором она была в Версале. Волосы ее растрепались. Она была не подкрашена.
– После взрыва я пыталась дозвониться до администратора гостиницы. Но мне не удалось пробиться к нему. Что произошло? – обратилась к ней Кэтлин.
– Не знаю. Джонатан звонит кому-то в посольство, чтобы выяснить, что случилось. Он отправил меня сюда предупредить тебя, что скоро придет. – Челси нахмурилась. – Что с тобой? Ты не заболела?
– Нет.
– Тогда какого дьявола Алекс…
– Думаю, лучше дождаться Джонатана и поговорить обо всем. – Кэтлин больше не могла лгать им, но только бог знает, насколько трудно ей было бы сейчас исповедаться.
– На тебе лица нет. Может, дела обстоят не так уж плохо. – Челси прошла через холл и стала у окна позади Кэтлин. Какое-то время она хранила молчание. Черты ее лица освещало рыжее зарево пожарища. – Ты даже не спрашиваешь, почему я оказалась в номере Джонатана?
– Это не мое дело. Я зашла к тебе в спальню после того, как позвонил Алекс, и увидела, что постель так и осталась неразобранной. – Кэтлин не смотрела на нее. – Ты не обязана мне ничего рассказывать.
– Но теперь уже немного поздно пытаться скрыть правду. Поскольку нам все равно придется жить вместе одной большой счастливой семьей до конца рекламной кампании, ничего утаить не удастся. Мы с Джонатаном стали любовниками еще в прошлом году, но… – она помолчала, – мне не хотелось бы, чтобы об этом узнал кто-нибудь еще. Джонатан – политик, и его связь со мной может плохо отразиться на его карьере.
– Я уже сказала: это не мое дело.
– Спасибо! – Челси снова помолчала. – Знаешь, он такой замечательный человек!
– Мне он очень нравится.
– Как и всем другим. Он умеет по-настоящему заботиться об окружающих, а люди всегда это чувствуют. Как только я оказываюсь рядом с ним, меня сразу охватывает чувство… – Она запнулась и закончила с несвойственной ей нежностью: – Он как добрый сказочный великан, который может защитить от всех бед и напастей.
– Именно поэтому ты согласилась участвовать в рекламной кампании?
Челси медленно кивнула.
– Как только Алекс произнес имя Джонатана, вопрос был для меня решен. Это означало, что мы можем видеться, не вызывая ничьих подозрений. Очень умный ход с его стороны.
– Он знал о ваших отношениях?
– Должно быть, если нажал именно на эту кнопку.
Да, он ловко манипулировал ими всеми.
– Откуда он узнал?
Челси усмехнулась:
– Понятия не имею. Джонатан говорит, что у Алекса есть свои источники информации.
До чего же глубоко копали эти агентства, услугами которых он пользовался, подумала Кэтлин.
– Он узнал то, что вам нужно, и дал вам это.
– Иначе дело бы не сдвинулось с места.
– Алекс не умеет делать дела по-другому, – с горечью проговорила Кэтлин.
– Алекс привык… – Челси вдруг щелкнула пальцами. – О, совсем забыла! Так спешила, что у меня все вылетело из головы. – Она схватила коробку, что стояла на столике у двери, и подала ее Кэтлин. – Это стояло перед дверью нашего номера. На карточке – твое имя.
Коробка была открыта, и карточку вложили под красный бант, завязанный поверх голубого кашемирового шарфа.
Кэтлин, глядя на шарф, впервые с того момента, как позвонил Алекс, в самом деле почувствовала, что ее охватывает ужас. Она слышала об этих «памятных подарках» Ледфорда, но новый шарф отличался от прежних своим изяществом.
Перед ней лежал женский шарф.
– Это собор Сен-Антуан, – сказал Джонатан, входя в их номер несколькими минутами позже.
Кэтлин с ужасом смотрела на него.
– Нет! – прошептала она.
– Да, – мрачно кивнул Джонатан, закрывая за собой дверь. – Под него подложили столько взрывчатки, что он разрушен до основания. Камня на камне не осталось, как они и задумали. Это «Черная Медина». В полицию поступил анонимный звонок буквально за несколько минут до взрыва.
Кэтлин не заметила, как ее пальцы судорожно сжали бархатную занавеску окна.
– Надеюсь, они кастрируют этого сукина сына, когда схватят его.
– Никогда не видела тебя в таком гневе! – Челси удивленно смотрела на нее.
– Это ведь Сен-Антуан! – Кэтлин снова обернулась к окну, к багровому зареву. – Это так же страшно, как если бы они взорвали Нотр-Дам. Вам, американцам, это не понять. Для Европы ее история и ее культура – это все. Она всегда с нами. Она – стержень нашей жизни. Что бы вы сказали, если бы кто-то взорвал мемориал Линкольна? Челси осторожно положила руку на плечо Кэтлин:
– Возможно, посол ошибся?
– Я заходила в собор всего несколько недель назад. Мне хотелось показать Алексу… – Она замолчала и уставилась на лежащий перед ней шарф. Этот кошмар – дело рук Ледфорда. – Бред!..
В каком же страшном мире они живут! Зачем кому-то надо взрывать собор? Почему какой-то мужчина хочет убить женщину, которую он и в глаза не видел?
– Алекс так беспокоился о вас, когда звонил мне, – Джонатан говорил ровным и спокойным тоном, но лицо его было суровым. – Может быть, вы что-нибудь нам объясните?
Через пятнадцать минут в дверь номера постучал Алекс. Кэтлин открыла ему дверь.
– Я рассказала все, Алекс!
Алекс расправил плечи и вошел в гостиную:
– Хорошо! Значит, мне не придется делать это самому.
Он закрыл дверь, запер ее и повернулся ко всем лицом.
– Танцующий Ветер на месте? Вы проверили его, Андреас?
– Да. Питер только что позвонил мне. Он сам ходил проверить, все ли в порядке. Ему доложили, что сигнализация сработала, когда взрывная волна дошла до отеля. Но когда они заглянули в сейф, Танцующий Ветер был на месте.