— Детские руки и кости еще только формируются, и, когда они долго работают над коврами, мышцы затвердевают и искривляются, и тогда руки становятся уродливыми и не годятся ни для какой другой, работы.
— Милосердный Боже. Тогда почему заставляют детей делать эту работу?
— Детские руки очень маленькие, а это тонкая работа, — сказала она без всякого выражения. — Все привлекают детей для того, чтобы делать ковры.
— И вы тоже будете так делать?
— Нет, у меня вообще не будут работать дети. — И она добавила с удовлетворением: — Мышцы почти разгладились. Теперь вы почувствуете, как им станет легче.
— Да, действительно легче. — Он помолчал немного. — Что делала ваша мать с вашими руками?
— Что-то похожее на то, что я сейчас творю с вашей шеей. Каждый вечер она их мяла, растягивала, разминала. Нам давали отдохнуть от работы каждые четыре часа, и она заставляла меня в это время делать упражнения.
— Какого черта тогда она позволила им дать вам сразу выделывать ковры? — спросил он резко.
— По-моему, с вами теперь все в порядке. — Она отняла руки от его шеи. — Пойду попрошу Омара принести еще горячей…
Его рука взметнулась над плечом и схватила ее за запястье, при этом его взгляд все еще был направлен прямо перед собой.
— Почему?
— Отпустите меня!
Он притянул ее руку к себе, пока она не оказалась у него перед глазами.
— Маленькая, — пробормотал он, — красивой формы. — Его большой палец потер мозоль на ее пальце. — И сильная. Мне нравятся ваши руки, Tea из Димаса. — Он поднес ее кисть ко рту и лениво лизнул ее ладонь. — Я бы очень рассердился, если бы они были изуродованы.
Она едва могла дышать.
— Вы бы не узнали об этом. Потому что в этом случае мы бы не встретились. Я никогда бы не решилась идти в Дамаск, если бы умела только то, чему меня обучили в детстве.
Он снова лизнул ее ладонь.
— Почему ваша мать столь жестока, что позволила так издеваться над своим ребенком?
— Она не была жестока. — С каждым разом, когда он касался ее ладони, она чувствовала странное покалывание в руке, которое потом переходило и на все тело. — Не надо… так делать.
— Масло на ваших руках напоминает по вкусу лимон. Мне оно нравится. Так почему она позволила использовать вас на такой работе?
— Она… У нее не было выбора. Мама умоляла Николаса… — Она слишком разговорилась. Святые небеса, чувства, эмоции. Она вырвала свою руку и вскочила на ноги. — Почему вы все время спрашиваете? Теперь это все в прошлом. Моя мать умерла.
— Как именно?
— От лихорадки. Несколько женщин скончались этой зимой. — Tea поспешно направилась к двери. — Я позову Омара…
— Tea.
Она остановилась, уже взявшись за ручку двери.
— Я не буду больше отвечать на ваши вопросы.
— Я… благодарю тебя.
Она вскинула на него взгляд. Его большое тело светилось в воде, словно полированная бронза, но ее задержало не это. Выражение его лица…
Нежность в этом звере?
Словно испугавшись проявления своих чувств, он быстро опустил глаза и сказал грубовато:
— Впрочем, я совершенно не нуждался в ваших услугах. У меня всего лишь немного затекли мышцы. — Он нахмурился. — Ну, может быть, несколько больше, чем слегка.
Легкая улыбка тронула ее губы. Он напомнил ей обиженного мальчишку.
— И мне не нужен Омар. — Он потянулся за мылом. — Пришли мне Ташу.
Tea погасила улыбку. Нет, это не маленький мальчик. Это грубое сластолюбивое животное, для которого женщины — его игрушки.
— Как пожелаете. — Она резко захлопнула за собой дверь.
Жасмин ждала ее в холле. Ее острый взгляд мгновенно отметил намокшее платье Tea.
— Вы намокли. Он хватал вас руками?
— Нет, — отрезала она. — Я просто прислонилась к бочке. Он не дотронулся до меня. — Почему же она чувствовала на себе жар его прикосновений?
Ее грудь набухла и стала чувствительной, и все еще покалывало ладонь там, где он лизал ее.
— Я же сказала вам, это не входит в мои намерения. — Tea повернулась и медленно прошла через холл к своей комнате. — Он спрашивал Ташу.
— Хорошо. Я позову ее.
Tea закрыла дверь, затем подошла к окну и распахнула ставни. Ворвавшийся ветерок охладил ее пылающие щеки. С какой стати она так реагирует на этого человека? Он очень груб. и обладает поистине варварской чувственностью дикого животного, словом, он являл собой все то, что так ее пугало. Она всегда думала, что если какой-нибудь мужчина сможет привлечь ее, то это, без сомнения, будет добрый, мягкий человек, спокойный и красивый, как китайский шелк. Вэр из Дандрагона больше похож на крепкую мягкую кожу, утыканную шипами. Ей не следовало помогать ему. Это было ошибкой.
И все же она не могла поступить иначе. Он сдержал свое обещание и достал для нее то, в чем она так нуждалась, несмотря на очевидный риск для себя. Она должна ему гораздо больше, чем небольшой массаж для облегчения боли.
— Я принесла вам другое платье.
Tea обернулась и увидела Жасмин, стоящую в дверях. Служанка прошла в комнату и набросила голубое хлопчатобумажное платье на спинку кресла.
— Вы не можете все время ходить в одном и том же платье. Вы запачкаете его, да и сейчас оно у вас мокрое и грязное от лохани.
— Оно почти совсем высохло. — Это прозвучало не очень вежливо, и она постаралась сгладить неловкость. — Очень красивый цвет.
— Лорд Вэр подарил его Таше, но оно ей совсем не подходит.
— Таша? — изумленно повторила Tea. — Она предлагает мне свое платье?
Жасмин пожала плечами.
— Она его не хватится. У нее их много. Когда лорд Вэр приводит в свой дом женщину из деревни, он дает ей много подарков. В Джеду она возвращается хорошо обеспеченной и может рассчитывать выгодно выйти замуж.
— Но захочет ли мужчина взять в жены женщину, которая… — Она остановилась, испугавшись, что оскорбила Жасмин. — В Константинополе мужчины предпочитают женщин, которых еще не касался мужчина.
Жасмин улыбнулась с оттенком горечи.
— Здесь то же самое, но Джеда — очень бедная деревня. У нас нет плодородной земли, и перед тем, как лорд Вэр прибыл в Дандрагон, мы едва ухитрялись сводить концы с концами на этих бесплодных холмах. Он призвал молодых мужчин, дал им прекрасное оружие и обучил их военному искусству. Он забрал пожилых мужчин и женщин сюда, в замок, и они стали его слугами.
— А взяв молодых женщин, он сделал их своими наложницами, — сухо докончила Tea.