Страт потрепал гнедого по шее, чувствуя, как трясутся руки. Дело было не в страхе насилия, не в личной неприязни к Вису… но в осознании того, что он сделал.
Подобрав поводья, Стратон вскочил в седло и уже собрался выехать из аллеи, как вдруг едва не полетел на мостовую. Жеребец встал на дыбы, завидев выскользнувшую из-за угла фигуру незнакомца в темном плаще.
— Такого коня не спутаешь, — заметил Хаут, глядя, как жеребец подался назад, опустив передние ноги на землю, и начал успокаиваться. Отъехав чуть в сторону, Страт натянул поводья и положил руку на рукоять меча, с которым никогда не расставался.
— Черт побери…
Двумя пальцами Хаут держал некий предмет.
— Успокойся, это она послала меня передать тебе вот это.
Страт сильнее натянул поводья гнедого, по-прежнему не желая оказаться на одной линии с человеком, который мог быть вооружен. Соскользнув на землю, Страт оказался в примерно одинаковой позиции с Хаутом и протянул руку в сторону бывшего раба.
На ладонь легло кольцо. Кольцо Ишад
— Она желает видеть тебя, но не на обеде в верхнем городе. Держись подальше от дома Пелеса. Приходи на реку после полуночи.
Воин сомкнул пальцы на кольце и неожиданно вздрогнул, но сумел быстро овладеть собой. Лицо его осталось непроницаемым, а в голосе слышался металл.
— Я буду там, — заметил он.
— Я передам ей твои слова, — с излишней церемонностью ответил Хаут и снова исчез за углом.
Надев кольцо на мизинец, Страт почувствовал спазм такой силы, что взор его затуманился. Поводья выпали из его руки, и гнедой покорно стоял, дожидаясь, пока хозяин соберется с силами и уймет бешено стучащее сердце.
Ишад прислала просьбу о прощении и приглашение, проще которого любая женщина, ведьма она или нет, прислать мужчине не могла. Чувствуя, как рвется из груди сердце, Стратон вскочил в седло, сжимая в кулак руку с кольцом, сулившим ему ни с чем не сравнимую усладу.
Стратон с усилием снял кольцо с пальца и положил его в карман, чувствуя теперь только легкое возбуждение.
Стратон попытался очистить от тумана голову, понимая, что в просьбе Ишад, переданной через Хаута, скрывалось беспокойство, на сей раз с Критом не связанное. Надвигалась беда, от которой могли пострадать не только дела Страта, но и сама его жизнь; беда, от которой все могло пойти прахом, и ведьма знала об этом. Этот ее дар являлся свидетельством того, насколько она жаждала встречи с ним. Страт понимал это, и мир мерк перед его глазами.
— Что ты делаешь»? — мысленно спрашивал он ее. — Ты знаешь, о чем ты просишь!
Среди сомнений, с первого дня вызывавших напряженность в их отношениях друг с другом, он услышал ответ: это имеет для тебя значение!
Конь взял с места в карьер, и строения замелькали в свете одинокого фонаря и далекого мерцания звезд. Время от времени мимо проносились неясные тени.
По телу воина струился пот. Утерев рукавом лицо, Стратон откинул назад волосы и постарался очистить разум от эротической дымки, в которой тонула окружающая действительность: склизкие кирпичи, кучи мусора и уличная грязь. Стук копыт напоминал далекое гулкое эхо, а аллея тем временем плавно перешла в улицу, в конце которой виднелись таверна с полуоткрытыми дверьми и компания накурившихся кррфа завсегдатаев. Неслись звуки расстроенной лютни, но это никого не волновало, и меньше всего самого музыканта. Но вот улица вновь перешла в аллею, и под мерный стук копыт туман в голове Стратона, мало-помалу рассеялся.
Темпус хотел видеть его на банкете у Пелеса. Темпус хотел поговорить с ним, поговорить здраво. Он будет смотреть на него своими пронзительными глазами до тех пор, пока Стратон не выложит ему все. Знала об этом и Ишад.
Вот почему она не хотела, чтобы он был там. Теперь, когда он через голову своего начальника вступил в контакт с Джабалом и подвластными ему бандами. Есть тысяча способов умереть, и он добавил к ним еще один или даже два. Нет, ложь Темпусу даже хуже, чем смерть. Дезертирство. Предательство. Измена.
Стратона накрыл приступ безотчетного ужаса. Он знал, что ему нужно достать кольцо, бросить его в грязь, отправиться к Темпусу и рассказать ему все, однако этому противилось все его естество. Стратон никогда в жизни не падал никому в ноги с просьбами о помощи. Он должен сам поправить положение дел и овладеть ситуацией, а для этого нужны крепкие нервы и стальные кишки.
Он больше не был тем двадцатипятилетним юношей в сверкающей броне, переполненным мыслями о славных делах. Вот уже десятилетие участвовал он в тайных операциях пасынков, но ему никогда не приходило в голову, что Темпус и сам мог совершать ошибки. Человек, избранный богами. Но ведь у богов тоже могут быть свои собственные интересы. Боги могут играть с человеком, который служит их делу.
Темпус может быть не прав. Он может ошибаться. Ведь я только хочу добра этому городу. А когда все наладится, я передам город в его руки. Разве это измена?
Империя живет движением, не так ли?
Я жизнь положу за то, чтобы это правило работало. Докажу Криту. Докажу Темпусу. И если мне будет нужно держаться от них в стороне, пока все не придет в движение, — я найду убежище, неизвестное Криту.
Проклятье, нет. Они направятся к ней.
Стратон сжал кольцо с такой силой, что его взгляд затуманился от боли, напомнившей ему, как велика может быть сила пасынков, которую они направят на Ишад. Тогда с обеих сторон жертвы неизбежны.
Он наконец-то решил, что нужно делать.
* * *
Солнце едва окрасило на востоке в багрянец висевшую в небесах пелену, когда к неприметной лавчонке на Базаре подошла Ишад. Она пришла сюда, проделав долгий путь по улицам Санктуария и бросив в небольшой мрачной комнате в Лабиринте мертвого мужчину, о котором никто не будет плакать. Воздух Санктуария был так напитан энергией, что Ишад едва почувствовала, как отлетела его душа, не испытав даже минутного освобождения от того, что текло по ее жилам и от чего туманился взгляд. В последний миг его жизни она жалела, что тот вообще появился на свет.
Ишад не чувствовала удовлетворения. Наоборот, ее существо охватывал ужас, что никогда ей не будет достаточно, что в этом мире не сыскать человека, который укротил бы ее силу, готовую вырваться наружу, навстречу грохочущей буре. Окажись в этот предрассветный час перед ней шайка самого гнусного отребья Санктуария, они, поймав ее взгляд, бросились бы наутек. Найти жертву становилось все сложнее. Ишад сделалась… известной, и искать встречи с ней теперь могли только глупцы, от общения с которыми не могло возникнуть ни охотничьего азарта, ни неожиданности.
Тасфален. Тасфален. На него Ишад возлагала большие надежды. Вот жертва, в которой чувствовалась сила, совладать с таким мужчиной будет совсем не просто. Удовольствие можно будет растянуть на неделю…