* * *
События последовавшего вечера уцелели в моей памяти обрывками – слишком много волнующего случилось в тот день. При выходе из амфитеатра нас встретила толпа: одни хотели рассмотреть поближе победителя Прокула, другие (их было большинство) осыпали его проклятиями. Некоторые держали в руках камни. К счастью, распорядитель оказался опытным человеком и выделил нам в сопровождение стражу из солдат городской когорты; увидев их щиты и пилумы, даже самые отчаянные забияки притихли. Дома нас ждал роскошный пир; я долго не мог понять, как успел Ахилл с рабами быстро приготовить замечательные блюда – ведь они были в амфитеатре. Позже Афинодор признался, что Ахилл отправил его в харчевню, где за щедрую плату хозяин мгновенно опустошил горшки и сковородки и снарядил пахучей поклажей всех рабов. Пока мы проталкивались через толпу, рабы успели все доставить и накрыть на стол.
Героем этого вечера был, конечно, Аким. Сирийки прямо-таки висли на нем, требуя поцелуев, и он щедро дарил их. Я воочию убедился в правоте высказывания Афинодора о женщинах и славе. Удивительно, но Аким совсем не чувствовал себя героем: смущался, как будто совершил нечто предосудительное, не захотел делиться впечатлениями от боя, о чем его умоляли женщины.
– Как ты решился? – спросил отец, когда сирийки обиженно умолкли.
– Не знаю, – вздохнул Аким. – Это был порыв.
– Тебя соблазнили деньги?
– Нет. Долг я вернул бы и так. Мне не понравилось, что зарезали Фрака. Его можно было не убивать…
– Поэтому ты только ранил Прокула?
– Да.
– А если б Пульхр приговорил его к смерти?
– Ты задаешь трудный вопрос, сенатор! – снова вздохнул Аким. – Отвечу так: я не хотел бы этого…
Пир был в разгаре, когда появившийся в триклинии Ахилл сказал, что Акима просят спуститься в перистиль.
– Кто? – удивился отец.
– Какая-то важная особа. Богатые носилки, которые доставили восемь рабов.
– Женщина? – ревниво вскочила Лейла.
– Со мной говорила женщина, – подтвердил Ахилл.
– Вот она, слава! – улыбнулся отец.
– Да я ей!.. – Лейла схватила со стола кубок.
– Успокойся, девочка! – Аким обнял сирийку и нежно чмокнул в губы. – Я только выпровожу эту старуху и вернусь.
– Вдруг она не старуха… – обиженно протянула Лейла, но Аким уже шел к двери. Я не утерпел и побежал следом. Мой порыв заразил остальных – позади послышался шум отодвигаемых селл…
В тот вечер я выпил много вина и был бесцеремонен. Отец, женщины и рабы остались на ступеньках, я же оказался в двух шагах от Акима. Зато они только видели, а я и слышал.
Цветной полог носилок отдернулся и наружу вышел… Прокул! Левая рука его была в лубках и подвешена к шее на широком куске материи. В правой руке гладиатор держал тяжелый кожаный мешок. Наверное, Аким изумился не менее меня, потому что Прокул, глянув на него, усмехнулся.
– Принес тебе деньги, которые обещал, – сказал он, вручая мешок Акиму. – Ровно тысяча денариев.
– Мог передать с посыльным, – сказал Аким.
– Мог, – согласился Прокул, – но я решил сам. Хотел поблагодарить тебя.
– За что?
– Когда стоял на коленях в амфитеатре, то решил: напишу проклятие на табличке и положу ее в гроб самого плохого человека, которого будут хоронить в ближайшие дни. Покойник доставит проклятие в Гадес – и тебе не жить. Но оружейник сказал мне, что ты отказался брать цеп с шипами, чтоб не убить меня. Благодарю.
Аким молча кивнул.
– Прорицательница в Кумах сказала мне, что я одержу тридцать девять побед на арене, а сороковой противник одолеет меня, – продолжил Прокул. – Тогда я был совсем молод и цифра "тридцать девять" казалась мне невероятной – я мечтал о десяти, максимум двадцати победах. Когда же до тридцати девяти осталось немного, я не захотел останавливаться. Мне нравилось побеждать, и я решил обмануть судьбу. Поэтому вызвал соперника в амфитеатре. Трудно было ожидать, что среди зрителей найдется равный мне по силе…
– Вдруг не нашлось бы смелого?
– Кто-нибудь да не утерпел! – ухмыльнулся Прокул. – Люди жадны до денег. Не откликнулись бы на тысячу, предложил две… Но боги покарали меня за дерзость…
Аим промолчал.
– Хочу спросить тебя… – нерешительно сказал Прокул после паузы. – Мой меч… Я видел, он летел тебе прямо в шею…
– Подними камушек с дорожки!
Прокул удивленно двинул бровями, но повиновался.
– Теперь брось в меня! Ну же!
Я стоял не за самой спиной Акима, а чуть в стороне, поэтому хорошо разглядел, что случилось потом. Брошенный Прокулом камешек словно наткнулся на невидимую преграду перед лицом Акима и бессильно упал на дорожку.
– Я понял! – охрипшим голосом сказал Прокул, склоняясь. – Ты бог! Прости мне дерзость. Скажи свое имя, и я принесу тебе жертву! Самую богатую!
– Достаточно, если поклянешься не убивать!
– Никогда более! Я сам решил оставить ремесло гладиатора. Женюсь на вдове сенатора, – Прокул кивнул на носилки. – Она давно умоляла меня, даже сюда не пустила одного – думала: я иду к женщине… Ее родные не одобрят этот брак, поэтому уедем на Сицилию – там у Лукреции большое поместье. Теперь я спокоен: на арене не было равных мне соперников, и ты подтвердил это. Быть побежденным богом – не позор. Боги ревнивы и мстят людям, когда они возвышаются… Прощай! – Прокул еще раз поклонился и пошел к носилкам.
Аким пожал плечами, и все вернулись в триклиний. Здесь Аким сразу вытряхнул на стол половину тяжелого мешка.
– Возвращаю долг! – с этими словами он придвинул серебро к отцу.
Тот запустил руку в груду монет, зачерпнул горсть и стал рассматривать, быстро двигая денарии на ладони. Я вдруг понял, что ищет отец. И смутился.
– Я заплатил за тебя триста сестерциев, – сказал отец, ссыпая денарии обратно. – Это семьдесят пять денариев. Здесь втрое больше.
– Ты купил мне одежду, приютил в своем доме, кормил, поил…
– Все равно не больше ста, – возразил отец и ловкими движениями пальцев, как то умеют делать только монетарии, отсчитал деньги. – Остальные забери.
– Плохая примета! – не согласился Аким. – Эти поделим! Половина женщинам на приданое, другая – тем, кто так ревностно служил нам, – он оглянулся на Ахилла.
– Ты и без того сделал меня богатым, господин.
– Как? – удивился Аким.
– В амфитеатре, когда ты вышел на арену, против тебя были ставки двадцать к одному. Я поставил все, что у меня было – тысяча сто двадцать сестерциев.
– Пять тысяч шестьсот денариев выигрыша! – охнул отец. – Ты уверен, что их отдадут?
– Я предупредил, что ставлю от имени Юния. Мало кто в Риме рискнет связываться с ним. Половину мне уже отдали, вторую принесут завтра.