– Ходил много, – пояснил зеленоглазый (голос у него был густой, приятный). – Давно меня ищешь?
– Пятый месяц!
– Так долго?!
– Ты знаешь мое счастье… Не успел появиться в Иудее – в рабство продали! Как в прошлый раз… Отвезли в Рим, на торгу стоял в цепях. Хорошо, сенатор добрый мимо проходил: дал денег – отпустили. Сюда с ним приехал…
– Дома все хорошо?
– Уходил – было нормально, – вздохнул Аким. – Как сейчас, не знаю. Ждут тебя.
– Недолго осталось. Страстная неделя.
– Видел? – ахнул Аким.
– Ходил следом.
– Какой он?
– Не такой, как пишут на иконах, хотя сходство есть. Высокий, сильный, красивый. Строгий и добрый одновременно. Говорит – каждое слово в душу. Я по-арамейски еле-еле, а тут все понимал – до каждого звука. Давай присядем!
Зеленоглазый опустился на ствол дерева, лежавший у стены, Аким сел рядом. Теперь я видел только их затылки. Зато слышал хорошо. Аким и его товарищ говорили по-скловенски, я понимал не все, но суть схватывал.
– Рассказывай! – торопил Аким. – Если б знал, как тебе завидую! Чудеса видел?
– Вкушал хлеб и рыбу.
– Те самые?
– Те… Мне досталась лепешка и рыбка, некоторые брали больше.
– Вкусные?
– Попробуй! – зеленоглазый достал из сумки кусочек засохшего хлеба. Аким жадно схватил его и бросил в рот. Захрустел.
– Обычный сухарь! – сказал разочарованно.
– Думал: манна небесная?! – засмеялся зеленоглазый. – Конечно, обычный. Люди есть хотели, а не причащаться.
– Зато я причастился, – не согласился Аким. – Получил прощение грехов.
– Так легко не получится! – снова засмеялся зеленоглазый. – Знаю теперь…
– Говорил с ним?
– К нему не подойти… Ученики ревнивые, близко не подпускают. Их можно понять: толпа, все лезут, больных несут. Кто я? Даже не иудей.
– Не гнали?
– Сказал, что прозелит.
– Поверили?
– Под одежду не заглядывали. Спросили о Торе, процитировал кое-что по-гречески – отстали. Косились, но терпели.
– Много его слушал?
– Трижды. Он проповедует, набежит толпа, потом – раз и ушел ночью. Куда – только ученики знают. Ходишь потом, ищешь…
– Вблизи не видел?
– Однажды в толпе подобрался. Хотел коснуться, но не успел. Он обернулся, увидел меня и подмигнул.
– Ну? – ахнул Аким.
– Он знает, кто я.
– Не может быть!
– Почему? Он же бог…
– Но еще не вознесся!
– Что это меняет? Он сын божий, которому ведомо все. Этот взгляд… Я не могу передать, что я почувствовал… Какой-то миг, а я увидел себя, жизнь свою… Он велел мне не бояться.
– Чего?
– Испытаний. Только я не знаю, каких.
– Я знаю! – вздохнул Аким. – Какие деньги сюда принес?
– Денарии.
– Такие? – Аким достал из небольшого кошелька монету.
– Вроде, – неуверенно сказал зеленоглазый, рассматривая.
– Кто делал?
– Нашелся один… Обещал, что в музее не отличат от подлинного.
– Убивать надо таких специалистов! Кто сейчас правит Римом?
– Тиберий. На монете написано.
– А портрет чей?
Зеленоглазый внимательно посмотрел на денарий:
– Не знаю. Не Тиберий?
– Гай Юлий Цезарь, по прозвищу Калигула. Сын Германика, приемный внук Тиберия, пребывающий в подростковом возрасте. Тиберию править еще шесть лет, никто пока не думает видеть на его месте юного садиста.
– Мало ли каких денариев ходит в Риме?
– Здесь действует закон об оскорблении императора. Наказание – смертная казнь.
– Я принес только триста денариев!
– Но каким-то образом ухитрился отдать сразу двести.
– Ученикам надо было уплатить подушную подать Риму, – понурился зеленоглазый. – Денег у них не было…
– Сам когда-то учил меня: народ в прошлом приметливый! – с досадой сказал Аким. – У них есть время рассматривать! Крупная партия странных денариев поступила в казну, налицо все признаки созревшего заговора. Сеян прислал в Иудею сенатора с заданием найти, изобличить…
– Откуда знаешь?
– Этот сенатор освободил меня. Я его сопровождаю. Твои приметы известны, сейчас по Иерусалиму шныряют ищейки Пилата. Пока они не догадались, как я, найти расторопного иудея, пообещать ему большие деньги… Уходить тебе надо, Кузьма! Немедленно…
– Я не могу! – воскликнул человек, которого Аким назвал Кузьмой. – Все случится в эти дни! Я девять месяцев ходил за Господом, чтоб увидеть все самому.
– Тебя повесят на кресте!
– Если рядом с ним, то пусть!
– Умерь гордыню! Кто будет рядом с Господом, давно известно. Тебя могут тихо задушить в тюрьме или утопить в море. Что я скажу Рите?
– Она поймет!
– Не думаю…
Аким с Кузьмой принялись горячо спорить. Их разговор стал непонятен, и я отошел от ограды. Открывшаяся тайна огорчила меня. Мне было обидно: Аким обманывал нас с отцом! Не приходилось сомневаться: он еще в Риме знал, кто привез в Иудею денарии с неправильным профилем. Я зря мечтал: отец раскроет заговор, Сеян сделает его легатом, а я стану трибуном. За бродягу, пришедшего в Иудею с тремястами фальшивыми денариями, награды не будет. Все зря!..
Погруженный в свои думы, я не заметил, как преодолел обратный путь до претория. Дежурный центурион сказал, что сенатор у себя. Я поднялся к отцу и все рассказал. Он выслушал меня, не перебивая.
– Отведешь меня к ним? – спросил отец, когда я закончил. – Дорогу помнишь?
Я кивнул. Во дворе претория отец сказал несколько слов дежурному центуриону, тот дал команду и десять солдат взяли нас в плотное кольцо. Отец, в отличие от меня, помнил, что мы живем среди враждебного народа. У домика в пригородном селении отец велел солдатам быть наготове и толкнул створку ворот. При виде сенатора лицо Акима стало изумленным. Затем он увидел меня и побагровел.
– Щенок! Выследил… Да я тебя!.. – он выхватил "сику".
Кузьма издал предостерегающий возглас, но Аким уже ринулся ко мне. Я был безоружен, к тому же странное оцепенение овладело мной. Аким замахнулся, но в тот же миг отец подцепил его лодыжку сводом стопы. Аким грохнулся навзничь. Отец точным ударом сандалии вышиб "сику" из его руки. Подбежавшие солдаты скрутили Акима и его друга.
– Клятвопреступник! – сердито сказал отец Акиму, когда солдаты поставили его на ноги. – Я освободил тебя! Я накормил тебя и одел! Все эти месяцы ты видел от нас только добро. Ты обещал защищать меня и сына, а сам хотел зарезать!