Подойдя вплотную, волк в упор посмотрел мне в глаза. "Чего тебе?" – хотел спросить я, но слова засохли в горле. Волк жалобно заскулил и лег. Лизнул Риту в бесчувственную щеку.

Я покрепче перехватил безжизненное тело. Надо было идти…

* * *

Света оставшегося в подвале фонаря мне хватило, чтобы подняться по лестнице. Но в коридоре монастыря стояла кромешная темнота, и я шел почти на ощупь. Руки онемели от тяжести, и я переложил тело поудобнее. Теперь голова Риты лежала у меня на плече. Я нес ее, как несколько дней назад, но тогда она обнимала меня за шею, и было легче. Сейчас же я только ощущал у себя на шее ее слабое дыхание, и это было единственным, что выдавало не угасшую в ней жизнь. Следовало спешить, но я не мог идти быстрее. Если бы я сейчас упал, подняться не хватило бы сил.

Волк хромал следом; я не видел его, но чувствовал, что он рядом. Так, вдвоем, мы прошли длинным коридором, осторожно спустились по лестнице и вышли наружу.

Полная луна все также заливала своим безжизненным светом площадь перед монастырем. Никого. Ксендз исчез, а вместе с ним – и надежда на помощь. Я хотел выругаться, но не стал – следовало беречь силы.

Дверь машины я открыл едва ли не зубами. Последним напряжением сил уложил Риту на сидение и обессилено опустился прямо на асфальт. Волк тоже сел. Из широко открытой пасти его свешивался длинный язык, он запалено дышал. Тоненькая темная струйка сбегала по его лапе, образуя еле различимое на асфальте пятно.

Сколько мы так просидели, я не знаю. Внезапно волк поднял голову к луне и завыл, оглашая ночную тишину жалобными звуками. Я встал. Пристегнул Риту к сиденью ремнем. Затем, вращая ручку, опустил спинку его почти горизонтально – при резком торможении она могла удариться.

Водительскую дверь я открыл резче, чем следовало, и в открывшийся проем сразу же шмыгнул волк. Он проскользнул на задний диван и свернулся там клубком. Я не стал его прогонять. Не до того.

Мы снова медленно ехали по улицам вымершей Горки, и я напряженно всматривался вперед: глаза у меня слезились, перед взором плыли и убегали разноцветные пятна. Волк позади вдруг сел, и я явственно услыхал за своим затылком его хриплое дыхание. Меня это раздражало. Я хотел было двинуть его локтем, но не стал – побоялся, что не удержу руль.

Он словно почувствовал: вдруг заскулил и положил морду на плечо Риты. Боковым зрением я видел, как он, поскуливая, лижет ее щеку. Кровь из разорванного в драке волчьего плеча сбегала на белую блузку Риты, расплываясь на ней темным пятном. Я явственно ощущал запах крови – тяжелый, сырой. Мне, наверное, следовало отогнать волка от Риты. Но сейчас я не мог тратиться на это…

Я не помнил, как мы пересекли город, спустились по косогору к мосту и въехали на главную улицу Заречья. Дома с черными окнами тихо проплывали мимо, ровно гудел мотор машины, рядом поскуливал раненый волк, и я едва удерживался от желания закрыть глаза.

К счастью, во дворе деда Трипуза горела лампочка; увидев желтое пятно впереди, я взбодрился. Нас, видимо, ждали. Едва свет от фар "бээмвэ" полоснул по крыше дома Трипуза, створки ворот поползли в стороны. Я плавно зарулил в широкий проем, и, заглушив мотор, уткнулся лицом в руль.

Сквозь стоявший в ушах гул я услышал, как открываются двери машины, раздался чей-то испуганный крик и быстрый разговор. Кто-то тронул меня за плечо. Я поднял голову. Перед раскрытой дверью стоял дед Трипуз. Он молча сделал знак выходить.

Путаясь ногами в дверном проеме, я выбрался наружу. И только сейчас заметил Дуню. Она смотрела на меня широко открытыми глазами, и вдруг бросилась навстречу. Но дед движением руки остановил ее.

Я медленно обошел машину, открыл пассажирскую дверь. Осторожно отстегнул ремни и поднял спинку сиденья. Присев, подсунул руки под неподвижное тело и, сделав усилие, вытащил Риту наружу. Волк тут же сиганул следом.

Я хотел отнести ее в дом, но дед молча указал в сторону бани. Нетвердо ступая, я понес Риту туда. За первыми же деревьями свет лампочки во дворе иссяк, и я с минуту стоял, привыкая к темноте. Вскоре знакомая тропинка между яблонями отчетливо проступила в лунном свете, я двинулся вперед. Позади доносились легкие шаги и хриплое дыхание – волк трусил следом.

…Что-то странное виднелось в траве у самой бани, и я невольно замедлил шаг. Присмотрелся. Это были ножи. Черные длинные лезвия торчали земли, совсем как недавно в полу подвала, отбрасывая на траву короткие зловещие тени. Здесь тоже ждали зверя. Но он пришел в подвал.

Я миновал забор из ножей, когда позади вдруг раздался отчаянный визг. Я оглянулся. Дед Трипуз крепко держал раненого волка за холку и хвост. И вдруг, сделав несколько быстрых шагов, бросил его вверх!

Словно в фильме с ускоренной съемкой волк медленно летел в воздухе, скуля и беспомощно дрыгая нелепо растопыренными лапами, над заборчиком из ножей его перевернуло через голову, и он ухнул вниз!

Я закрыл глаза, ожидая услышать хруст раздираемой сталью плоти и предсмертный визг умирающего зверя. Но вместо этого раздался сочный шлепок – что-то большое и тяжелое упало на землю. Я открыл глаза. На траве, раскинув в стороны руки, лежал Кузьма. Голый. Со страшной рваной раной у левого плеча…

3.

– Я боюсь, Онисим!

– Не надо. Старая Христина сказала, что нам не будет больно – это хороший отвар. Я дал ей серебряный рубль. Уснем – и все…

– Я не поэтому. Батюшка в церкви говорил: самоубийство – великий грех!

– Грех – мучить и обижать. Господь заповедал людям любить друг друга. Он нас поймет… Почему ты плачешь?

– Папу жалко. Он никогда меня не обижал и братьям не давал. Он из-за меня и не женился после того, как мама умерла. Не хотел, чтобы мачеха обижала…

– А мне моего не жалко. Я у него полдня на коленях стоял: просил, чтобы благословил. А он только ругался: единственный сын Тимофея Браги никогда не женится на дочери каменщика! Нечего этой голодранке…

– Ты его прости. Сейчас нельзя…

– Бог простит.

– Думаешь, они нас не разлучат? Похоронят вместе?

– Не посмеют разлучить! Когда найдут… У тебя на пальце обручальное кольцо, у меня кольцо… Не посмеют!

– Лучше бы нам обвенчаться…

– Я говорил с батюшкой. Без благословения родителей… Перед Богом мы – муж и жена. Мы к нему идем…

– Смотри: между веток яблони – солнце! Мы его никогда больше не увидим…

– Не плачь! Там, куда идем, всегда Божий свет!

– И там все любят друг друга? Никто никого никогда не обижает?

– Да!

– У меня холодеют ноги. Я их не чувствую.

– Христина не обманула.

– Обними меня крепче!

– И ты меня…

* * *

Маленькая ласковая ручка осторожно перебирала мои спутанные волосы и разглаживала их вдоль висков. Я открыл глаза. У койки сидела Дуня. Высунув от старания язычок, она легкими движениями пальцев наводила порядок у меня на голове.