Book.

Всё, что хотела, Оленька поняла и с тех пор благодушно учитывала Катю как некую занятную привычку своего друга.

Клевер был музыкантом, но в рамках призвания менял профессию каждые две недели: то играл, то плясал, то проводил тренинги – разнообразные, но обязательно связанные со звуками, которые умел извлекать не только из музыкальных инструментов, но из любых предметов и людей, и даже самые молчаливые женщины в его руках пели.

И каждый раз новая работа оказывалась настоящим делом его жизни, именно тем, к чему всегда душа лежала, – и наконец-то. Но ирония здесь весьма условная: он действительно был великолепен во всём, за что брался. Правда, только в течение двух недель, но те, кто жаждали постоянства, должны были просто пойти другими дорогами, а Оленька-то искала лишь сиюминутного совершенства, поэтому её всё устраивало.

И она шла к нему в очередной раз, понятия не имея, кто откроет дверь сегодня – барабанщик, диджей, учитель танцев или «телесно ориентированный психотерапевт». Одно знала точно: открывший эту дверь будет безупречен.

Как-то раз он уселся в полулотос и сообщил:

– Я – ЭмСи! Мастер Церемоний.

Оленька понимающе кивнула:

– Ещё бы, да кто ж, как не ты.

Он объяснил, что это чаще всего просто распорядитель мероприятий, выкрикивающий в микрофон всякую ерунду, чтобы завести публику. Но вот он, Клевер, может создать атмосферу с нуля, начиная с подбора музыки и света, заканчивая дозировкой веществ, необходимых для правильного состояния. Умение управлять сознаниями, чтобы в итоге никто не пострадал, дорого стоит. Поэтому теперь он будет ЭмСи, начнёт с квартирников, потом новогодние корпоративы пойдут, а летом опен эйры и прочие пикники.

– Чудесно, – ответила Оленька, – сходим в парк?

Она очень любила гулять, и не то чтобы у неё был темперамент таксы, просто нравилось ходить, а всякие такие штуки действительно лучше обсуждать в парке, иногда посреди разговора отбегая в сторону, чтобы посмотреть, кто это там интересный шуршит в кустах, мышка или птичка, ведь бывает и белочка.

– Пойдём. Только, это, Кате надо чего-то наврать, а то она орёт, когда мы с тобой вдвоём куда-нибудь собираемся.

– А Кате мы скажем, что заедём к Паше на работу.

И он ушел в другую комнату, чтобы ей позвонить, Оленька тоже быстро что-то прощебетала в свой маленький красный мобильник, и они убежали на улицу.

А через пару дней он говорит:

– Оль, тут странное что-то. Катя в тот раз не поверила и перезвонила твоему мужу. А он подтвердил, что мы у него были.

– Ну, так я его попросила нас прикрыть.

– То есть?

– То есть я пожаловалась, что у Кати не все дома, подозревает нас постоянно, поэтому пусть он ей…

– Но мне всегда казалось, что твой Паша нас тоже… того… подозревает.

– Не без этого. И как же иначе, если мы шляемся где-то целыми днями и возвращаемся подозрительно довольными. У этих людей на уме только одно, ты же знаешь.

– Ну и?

Оленька ответила терпеливо:

– Но после того, что я сказала про Катю, он не захотел выглядеть таким же комическим ревнивцем, как она. Теперь Катя дура, а он молодец и всё понимает.

– Слушай, я, кажется, понял, кто тут настоящий ЭмСи. Такой точный ход!

Чуть позже Клевер оборонил, что Катя на него всерьёз обиделась.

– Понимаешь, я ей рассказал…

– Про нас?!

– Ну, не совсем. Сболтнул, какая ты умница и как ловко всё устроила в тот раз. В воспитательных целях, чтобы училась с мужчинами обращаться. А она надулась.

Оленька прикрыла глаза и немного про себя посчитала. Из него никогда не получится Мастер Церемоний. Но вслух произнесла другое:

– Давай немного погуляем.

С ним было хорошо ходить по полям, он носился рядом как жеребёнок. Мог безостановочно болтать, но никогда не мешал думать, если ей хотелось молчать.

«Катя-Катя, ты ни за что не поверишь, что мы просто пьём что-нибудь и смеёмся, а потом засыпаем, держась за руки, а около одиннадцати он подбирает свой роскошный лисий хвост и уезжает. Нет, у него нет хвоста ни в прямом, ни в переносном смысле, но явно есть что-то роскошное, что он приносит и распушает по всему дому, а потом никогда не забывает забрать. Оставляет у меня серые шерстинки, уносит рыжие, а больше мы не делаем ничего плохого. Да, дорогая Катя и дорогой Паша, верьте нам, верьте, мы просты, как грех, и ясны, как белые луны и желтые фонари, о которые вы бесцельно и недоуменно бьётесь ночь за ночью.

Мы – ваши злые дети, которых вы зачем-то завели, хотя и знали, знали с самого начала, как это будет. Неблагодарные дети, которые не хотят с вами играть, потому что им интересно с другими, такими же нахальными и порочными мальчишками и девчонками».

«Где ты был?!»

«Что ты делала весь день?»

«С кем ты разговаривал по телефону?»

«Не ври!»

(Господи, но почему «не ври»… Да если мы перестанем врать, что у вас останется?)

«Я вообще-то не заставляла со мной связываться».

«Катя, я очень тебя люблю».

«Нет, я не хочу загнать тебя в могилу».

«Никого важнее тебя нет, не плачь, пожалуйста».

«Паш, я побежала?»

И мы снова бежим – сплетать хвосты и лазить по деревьям, иногда жалуясь: «А она мне и говорит… представляешь?» – «Да совсем с ума сошла, больные они, эти взрослые», но чаще играем в свои невинные блядские игры, в которых нет ничего плохого, кроме одного – вам с нами нельзя.

Иногда мы удираем из дома, садимся в поезд, прикинувшись взрослыми, прикрывшись паспортами, и едем туда, где никто не знает, чьи мы.

– Чьи вы, ребята?

– Мы – свои собственные!

В Африку никогда не сбегают дольше чем на пять дней.

«Кать, ну чего ты? Я обязательно вернусь, не к ужину, так к обеду».

Я точно знаю, зачем это нам, – чтобы возвращаться. Чтобы было к кому и было – зачем.

Но мне до смерти интересно – вам, вам-то это зачем? Зачем вам такие плохие стареющие, но невырастающие дети?

«Люблю» – это не ответ».

Через несколько часов Оленька разглядывала его отрешенное лицо – от дневного веселья не осталось следа, он курил, смотрел в темноту и, казалось, не думал ни о чём или, наоборот, был со своими мыслями так далеко, куда она не могла дотянуться. Равнодушное божество, правда, не её. И Оленька мучительно позавидовала этой нервной Кате – не потому, что та «почти замужем» за таким сокровищем. Она позавидовала женщине, которая живёт с тем, кого любит. Просыпается рядом и сначала поворачивается в его сторону, а уже потом открывает глаза и сразу видит – ещё не раздраженного, ещё не лгущего, ещё беззащитного, ещё – её: смятые ресницы, расслабленные губы, спутанные пряди, прилипшие к щеке. Дышит.